И все же мы встречаем кровавую годовщину без всякого душевного упадка или политического скептицизма. Революционные интернационалисты имели то неоценимое преимущество, что устояли в величайшей мировой катастрофе на позициях анализа, критики и революционного предвидения. Мы отказались от всех «национальных» очков, которые выдавались из генеральных штабов не только по дешевой цене, но даже с приплатой. Мы продолжали видеть вещи, как они есть, называть их своими именами и предвидеть логику их дальнейшего движения. Мы были свидетелями того, как в бешеном калейдоскопе проходили пред кровоточащим человечеством старые иллюзии и наспех к ним приспособленные новые программы, проходили и терпели крушение в водовороте событий, уступая место новым иллюзиям и еще более новым программам, которые мчались навстречу той же участи, все более обнажая истину. А социальная истина всегда революционна!

Марксизм, метод нашей ориентировки в историческом процессе и орудие нашего вмешательства в этот процесс, устоял под ударами пушек в 75 миллиметров, как и мерзеров в 42 сантиметра. Он устоял, когда крушились партии, стоявшие, казалось, под его знаменем.

Марксизм не есть фотография сознания рабочего класса, – он дает законы исторического развития рабочего класса. В своей борьбе за освобождение рабочий класс может изменять марксизму, – силою условий, анализ которых дает марксизм, – но, изменяя марксизму, рабочий класс изменяет себе. Через падения и разочарования, через трагические катастрофы, приходя к новым, более высоким формам самопознания, рабочий класс снова приходит к марксизму, закрепляя и углубляя в своем сознании его последние революционные выводы.

Это и есть тот процесс, который мы наблюдаем за последний год. Логика положения рабочего класса властно гонит его повсюду вон из-под ярма национального блока и – еще большее чудо! – прочищает многие покрывшиеся плесенью поссибилизма социалистические мозги. Какими жалкими и презренными кажутся, несмотря на их видимую успешность, торопливые усилия официальных партий еще раз провозгласить на своих совещаниях революционную роль казенного мелинита и закрепить посредством многократного повторения рабскую иллюзию «защиты отечества», не сходящего с большой дороги империализма!

Безвыходность военного положения, паразитическая алчность правящих капиталистических клик, питающихся этой безвыходностью, повсеместный рост бронированной реакции, обнищание народных масс и, как результат всех этих результатов, медленное, но неуклонное отрезвление рабочего класса – вот неподдельная реальность, дальнейшего развития которой не задержит никакая сила в мире!

В недрах всех партий Интернационала происходит процесс пока еще только идейного восстания против милитаризма и шовинистической идеологии – процесс, который не только спасает честь социализма, но и указывает народам единственный путь выхода из войны, с ее лозунгом «до конца», этой законченной формулой упершегося в тупик «ученого варварства».

Служить этому процессу есть самая высокая задача, какая существует сейчас на нашей окровавленной и обесчещенной планете!

«Наше Слово» N 156, 4 августа 1915 г.

Война привела великие европейские державы в такое состояние военной, финансовой и экономической связи и взаимной зависимости, как никогда в прошлом. Этим она чрезвычайно облегчила экономическое объединение европейских государств, по крайней мере в рамках «союзных» группировок. Инициатива и здесь принадлежит Германии, из среды которой вышла идея таможенной австро-германской унии с присоединением к ней в первую очередь Балканского полуострова. «Таможенное объединение, – справедливо писал по этому поводу „Journal“, – неизбежно ведет к политическому подчинению». Во всяком случае таможенное объединение равносильно снятию последних помех к господству германского капитала в Центральной и Юго-Восточной Европе. Отсюда естественное сопротивление влиятельных групп австро-венгерской буржуазии. Как компромисс, выдвигается программа экономического союза вместо таможенной унии. Если уния означала бы превращение всей центральной Европы в единый экономический организм, то «союз» предполагает лишь понижение таможенных ставок между Австро-Венгрией и Германией, но означает полное уравнение их боевого архи-протекционистского тарифа против всего остального мира. В этом неизбежном экономическом объединении и упрочении капиталистического могущества Центральной Европы, т.-е. прежде всего Германии, политическая Франция, да и не она одна, усматривает одну из наиболее «тревожных» сторон будущего мира, – притом независимую от исхода военных операций.

Глашатаи «национального принципа», отвлеченного от исторического, прежде всего экономического, развития, ставят в качестве одной из задач для оружия союзников расчленение Австро-Венгрии на самостоятельные национальные государства. Между тем централизующая тенденция экономического развития, которая обнажилась и обострилась в войне, стремится включить придунайскую монархию в одну средне-европейскую хозяйственную территорию, непосредственно связанную со всем ближним востоком. Эта централизующая тенденция не только не исчезла, но и не ослабела бы от превращения Австро-Венгрии в ряд самостоятельных, экономически нежизнеспособных государств. Их сила сопротивления германской экспансии оказалась бы ниже, – при их изолированности и неизбежных антагонизмах, – чем у нынешней габсбургской империи. Именно поэтому «реалистическая» французская политика относится не только с недоверием, но и с недоброжелательством к эрвеистской болтовне о создании Богемии, Венгрии, Польши, великой Румынии и пр. на месте нынешней Австро-Венгрии. Наоборот, этой последней «серьезные» публицисты не раз предлагали во время войны помощь союзников в ограждение ее «независимости» от Германии. «Только наша победа может спасти империю Габсбургов», – повторяет капиталистическая пресса Франции: «L'Echo de Paris», «Temps» и др.

В ответ на опасность средне-европейского таможенного союза из противного лагеря выдвинут план экономического контр-блока союзников. Но здесь затруднения имеют несравненно более глубокий характер. Русские аграрии так же мало могут отказаться от германского рынка, как мало русские протекционисты склонны пробивать в русской таможенной стене бреши для английских и французских товаров. Но главное препятствие не здесь: без Англии как финансовой и промышленной «руководительницы» антигерманского блока, этот последний не мог бы иметь реального значения. Между тем экономическая система Великобритании, основанная на свободе торговли и на таможенной автономии протекционистских колоний, совершенно исключает, без решительного переворота всей экономической политики, таможенную унию с союзниками, так как эта последняя очевидно предполагает предварительное таможенное объединение самой британской империи. Идея анти-германского блока имеет поэтому пока что крайне расплывчатый характер. Если у центральных империй программа таможенного объединения, наткнувшись с первого шага на сепаратные интересы влиятельных аграрных и капиталистических групп, сменяется программой экономического союза, то у Четверного Согласия[228] самый вопрос ставится в неопределенной форме экономического «соглашения» – EEA (entente economique entre les allies).

Можно, однако, не сомневаться, что эта война – если она не станет непосредственным вступлением в социальную революцию – подкопает окончательно и без того уже шаткие устои английской свободной торговли. Обеднение мирового рынка, рост экономической самостоятельности колоний и крайнее обострение конкуренции придадут чрезвычайную силу английским протекционистам, которые стремятся уничтожить или, по крайней мере, понизить пошлины внутри мировой британской империи, чтобы тем решительнее воздвигнуть их на ее внешних границах. Священным традициям Англии, как и многому другому, приходит конец.