Радикально расстроив международное положение Румынии, военная встряска вводит внутреннюю жизнь страны в эпоху глубокого кризиса. Аграрный вопрос, вопрос избирательного права и еврейский вопрос встают во весь свой рост. В Добрудже тревожным призраком встает болгарский вопрос. А в то же время ход и исход военной авантюры, вскрывшей все язвы олигархического хозяйничанья, дают энергичный толчок социалистическому движению.

«Киевская Мысль» N 218, 9 августа 1913 г.

Мобилизуемым солдатам говорили о земле. Газеты, сельские старосты, офицеры во время похода дразнили голодное воображение румынских крестьян землей. И действительно, в квадрилатере земля прекрасная, только – увы! – вся она уже занята. Государственных болгарских земель, которые могли бы стать колонизационным фондом в руках бухарестского правительства, в квадрилатере нет совершенно, – все давно уже перешло в собственность крестьян. Рассказывают, что румынские офицеры, перейдя границу, спрашивали в деревнях, где тут помещичий дом, и удивлялись, что его не оказывалось. «Помещиков» в Болгарии нет, зато в одном квадрилатере несколько десятков крестьян-миллионеров. Все богатства новой провинции оцениваются на глаз в 2 миллиарда франков. Для небольшой Румынии цифра внушительная, – но что от нее молдавским или валахским крестьянам? Турецкого помещика можно было каждый раз без труда выкуривать из отвоевывавшихся у Турции земель, потому что «бег», турецкий помещик, чувствовал себя во вражеском стане, но совсем другое дело – живущий компактными массами болгарский крестьянин. Попробовать его оторвать от земли – значило бы немедленно вызвать отчаянное четничество, если не поголовное восстание. На такой шаг румынская олигархия не решится.

А между тем, румынское крестьянство взбудоражено: военный поход, с одной стороны, поднял его самосознание, как главной силы в государстве, а с другой, – ожесточил его против бестолковых, беспечных и жестоких властей. Слово «земля» произнесено, аграрный вопрос – впервые после крестьянского восстания 1907 года – стал перед страной во весь свой рост. И мысль правящих партий поглощена теперь размышлениями и сопоставлениями вокруг этих двух дат: восстания 1907 года и похода 1913 года. Вот что, например, пишет на эту тему либеральный официоз: «Вчерашний свирепый мятежник стал защитником порядка и закона, он молчаливо склоняется перед железной дисциплиной. События 1907 года, как и 1913 года, свидетельствуют, что румынское крестьянство представляет собою превосходное тесто, нужно только уметь его месить». Эта откровенность цинизма находит свое объяснение в том, что официозы всех трех правительственных партий Румынии издаются на французском языке. Правящим кликам почти не приходится столковываться с народом, так как он лишен политических прав. Партийные официозы служат для переговоров клик между собою, с двором, с европейской биржей и европейской дипломатией. Ни в чем подлинный характер политических отношений Румынии не выражается так ярко, как в том маленьком факте, что руководящие издания правящих в стране политических групп выходят в свет на иностранном языке – на языке «верхних десяти тысяч». Впрочем, их в Румынии вряд ли наберется больше половины этого числа.

Свирепый мятежник стал защитником порядка, но защитник порядка, вернувшись после похода к своему разбитому корыту, легко может снова превратиться в мятежника. Огромную роль в этом отношении сыграло бесспорно близкое общение крестьян с городскими рабочими. Румынское рабочее движение – молодое, большинство организованных рабочих находится в возрасте 20 – 30 лет, почти все они были поэтому в действующей армии. В каждой роте был десяток-другой рабочих-социалистов. И эти рабочие продолжали в походе ту работу, к которой привыкли в мирное время: они критиковали, разоблачали, спорили, вели агитацию. Политика правящего класса в Румынии всегда была направлена на изоляцию деревни от города. Румынская деревня оставалась и остается не только вне новых форм жизни и новых идей, но, в сущности, и вне правовых гарантий конституции. Своей задачей румынская конституция имеет упорядочение взаимоотношений между различными элементами правящей касты, но оставляет почти в неприкосновенности отношения между этой кастой в целом и крестьянством. В деле охранения темной деревни от «тлетворных» влияний времени все правящие партии связаны здесь круговой порукой. Поход пробил, несомненно, внушительную брешь в этой системе, он укрепил крестьянина в его праве на недовольство и оформил это недовольство уже одним тем, что сделал крестьянскую тоску по земле предметом бесед между крестьянами и рабочими.

Правящие чувствуют, что нужны экстренные меры, и понимают в то же время, что серьезные меры не могут не идти вразрез с их основными интересами. Отсюда поиски магических решений, которые, ничего не изменяя, устранили бы опасность.

Министр доменов Арион говорит о необходимости передать крестьянам 250 тысяч погонов (погон – 1/2 гектара) государственной земли; сознавая, что этого совершенно недостаточно, Арион делает диверсию в сторону новоприобретенного квадрилатера: государство должно выкупить земли у тех болгар, которые не захотят примириться с новым отечеством, и передать эти земли румынским крестьянам. С этой целью пока что ассигновано 2 1/2 миллиона франков. Но, не надеясь на готовность болгар расставаться с землею, правительство собирается прибегнуть к общему пересмотру прав земельной собственности в Добрудже: так как у многих болгар имеются юридически неоформленные земельные владения со времен турецкого господства, а другие, без особенных формальностей, захватили турецкие земли в ту эпоху, когда Добруджа отходила от Турции, то румынское правительство надеется сколотить некоторый земельный фонд путем объявления таких земель государственными. Этот вопрос, как я имел возможность убедиться во время своего четырехдневного пребывания в Добрудже, сейчас более всего занимает болгар квадрилатера. И нет никакого сомнения, что если бы вероломная конфискация, совершенно неспособная серьезно смягчить земельный голод румынских крестьян, была проведена в жизнь, она поставила бы на дыбы энергичное и мужественное крестьянство квадрилатера, которое умеет отстаивать свои права, как оно это доказало своим восстанием 1900 года против реакционных фискальных мероприятий Радославова.

Либералы недовольны проектируемыми аграрными мероприятиями правительства, как недостаточно «радикальными». Они требуют – в тех областях Румынии, где ни у государства, ни у крестьянского банка нет земельных фондов, – произвести не более не менее как «принудительное отчуждение», однако, с уплатой собственникам 20 % сверх рыночной цены. Эта ростовщическая премия за великодушие должна, разумеется, лечь всей своей тяжестью на крестьянство, и без того опутанное фиском с ног до головы. По самому существу дела либералы так же мало, как и консерваторы, способны проявить аграрный «радикализм», несмотря на все свои газетные громы против владельцев латифундий. Будучи партией преимущественно новых земельных собственников, чокоев, либералы, при помощи организованного ими, за счет бюджета, крупного поземельного кредита, успели укрепиться в крупнейшей поземельной собственности. Распоряжаясь в течение 28 лет (после 1866 года) государственной властью и кассой, они в то же время подчиняли себе, при помощи мелкого поземельного кредита, все выдающиеся положением или энергией элементы деревни: кулаков, учителей, священников. Таким путем крестьянская масса, политически совершенно обессиленная, отдавалась в кабалу сельской олигархии, которая служит важнейшим устоем для владычества бояро-чокойских клик; ясно, что либеральная партия, насквозь пропитанная элементами аграрного паразитизма, не может, – совершенно так же, как и консервативная, – стремиться к превращению Румынии в аграрную демократию, по образцу Болгарии. Между тем, нервная возня правящих партий вокруг аграрного вопроса, газетная полемика, взаимные обвинения и обличения, – все это, просачиваясь во взбудораженную походом деревню, должно держать ее в напряженном состоянии.