Ее ночная рубашка скромными складками окутывала ноги до самых лодыжек. Кристи слегка подергал ткань и потянул вверх, обнажая колени и бедра.
– Что ты делаешь? – спросила она с довольным вздохом. – Разве ты не собирался меня рисовать?
– Мне пришла новая идея насчет композиции. – Он притянул ее длинную ногу поближе и перекинул ее через свое колено так, что она свесилась с кровати.
Полузакрытые глаза Энни раскрылись в ужасе.
– Какая распутная поза! – заметила она, снова краснея и задыхаясь.
– Теперь я хочу, чтобы ты откинула голову. – Она повиновалась, а его рука заскользила по бархатной коже на внутренней поверхности ее бедер. Разведя ее ноги, он принялся ласкать упругую плоть мягкими волнующими движениями, все глубже и глубже, не сводя глаз с ее лица, на котором появилось выражение восторга. Наконец она с судорожным вздохом выгнула спину, а он припал ртом к ее грудям, поочередно целуя и засасывая их. Ее руки с силой сомкнулись у него на спине, он почувствовал, как напрягаются и расслабляются в блаженных спазмах мускулы ее бедер; она распускалась, как полный росы цветок в его объятиях, и он упивался этим молчаливым цветением.
Ее тело слабело, сотрясаемое медленными сладкими толчками; она наконец прижалась влажным лбом к его плечу.
– Как чудесно, – сказала она, с трудом вставляя слова между страстными вздохами. – Кристи, ты такой… мм-м-мм.
– Милая Энни, – прошептал он. – Мне тебя все время мало.
Она сунула руку под его белый полотняный жилет и ощутила сильные удары сердца. Каждый мускул под рубашкой был тверд и напряжен, и это помогло ей понять, что все его безукоризненное на первый взгляд самообладание – не более чем видимость. Она улыбнулась про себя, предчувствуя то, что сейчас произойдет, и медленно, никуда не торопясь, начала расстегивать его рубашку.
– Тебе, наверное, жарко, – пробормотала она, прижимаясь щекой к его плечу, – ты не можешь меня рисовать при полном параде.
Она расстегнула последнюю пуговицу и вытащила его рубашку из брюк.
– И то верно, – хрипло согласился он. – Художнику необходима свобода движений.
Кожа его плоского живота была мягкой, как у ребенка, но еще мягче был легкий пушок покрывавших ее золотистых волос. Энни прижалась губами ко впадине его ключицы, а рукой гладила его грудь. Возбуждение возвращалось. Теряя терпение, она одним движением стащила с него жилет и рубашку и швырнула их на пол. Он нагнул голову и долгим горячим поцелуем накрыл ее пупок, отчего она вся изогнулась, а он выскользнул из-под ее сплетенных ног и встал. Энни потянулась, как кошка, наблюдая, как он расстегивает брюки. Она окончательно избавилась от измятой ночной рубашки и скользнула поглубже в кровать, любуясь высоким ростом и величественной наготой своего мужа. Эти светлые волосы, эта прекрасная кожа, обтягивающая великолепные мускулы… Иногда ей казалось невероятным, что ее муж – священник.
Он присел подле нее на кровать и запустил руки ей в волосы, веером рассыпая их по подушке.
– В следующий раз буду писать тебя маслом, – пообещал он, и в его глазах появился так хорошо ей знакомый голубой огонь. – Киноварь и золото, насыщенные, может быть, немного чересчур тона, нечто в духе Тициана, я думаю. Хотя ты не так… обильна телом…
Энни оттопырила нижнюю губу, и он, спохватившись, добавил: «Хвала Небу», окидывая ее бедра внимательным, оценивающим взглядом специалиста. Она хотела было спросить его, не забыл ли он поблагодарить Бога за форму ее грудей, но решила, что не стоит. Он мог воспринять вопрос серьезно, а ей меньше всего на свете хотелось устраивать богословскую дискуссию именно сейчас.
– Ты иногда напоминаешь мне Адама с фрески Микеланджело, – призналась она. Он усмехнулся в ответ.
– Из-за волос, – пояснила она и протянула руку, чтобы потрогать их, а он повернул голову и поцеловал ее ладонь, а потом каждый палец в отдельности. – А иногда… – она никогда ему прежде этого не говорила, – … иногда ты мне кажешься похожим на льва с картины Рубенса, посвященной святому Даниилу. Того, взволнованного, со сверкающими глазами.
Его радостный смех заразил ее; она рассмеялась вместе с ним, любуясь нежным румянцем удовольствия и застенчивости, который так легко проступал на его светлых щеках. Приподнявшись на локте, она прижала губы к его горлу, вдыхая его чистый запах. Сильные руки Кристи охватили ее. Она приблизила свой рот к его уху и прошептала нежное откровенное предложение, потому что он намеренно давал ей время прийти в себя, но в его похвальной сдержанности больше не было нужды.
Он улыбнулся такой многообещающей улыбкой, что у нее перехватило дух, а по коже побежали мурашки. Она обвила руками его шею. Он опустил ее спиной на подушку. Его длинное сильное тело вытянулось рядом с ней. Завитки волос на мощном бедре, которым он придавил ее к постели, защекотали ее. Она раздвинула ноги, желая извлечь из этого неожиданного ощущения все, что только можно. Руками и ртом он исследовал все ее самые потаенные места; от его поцелуев она стала задыхаться. Когда он утвердился сверху, она вся распласталась под ним и сама направила его к цели. В последнюю секунду она прошептала:
– Кристи, ты уверен, что не хочешь закончить картину?
Вместо ответа он поднял голову и зарычал, как лев.
***
Со своего балкона Энни и Кристи могли наблюдать, как на рассвете солнце восходит над каналом, а в сумерки опускается за руины собора святого Аполлинария. Сейчас оно уже начало свой путь на запад. В это время они обычно переодевались к обеду и отправлялись к Паоло, в их любимую тратторию, лакомиться устрицами и омарами за столиком в саду. Но сегодня они задержались на балконе, притаились в углу, взявшись за руки, слишком ленивые и удовлетворенные, чтобы двигаться. Свечей в комнате не зажигали; темнота за их спинами и сгущающиеся сумерки вокруг надежно защищали их от посторонних взглядов. И это было то, что надо, поскольку Кристи и Энни были в неглиже и босиком.
Энни положила в рот виноградину и отпила глоток «Дольчетто», вина, которое подарил Кристи его друг священник.
– Ты уже прочитал письмо миссис Ладд? – спросила она.
– Еще нет, А что она пишет?
– Ну, она сообщает, для начала, что капитан Карнок дал обед на восемь персон, включая мэра и доктора Гесселиуса, а мисс Уйди явилась без сопровождения.
Кристи сказал «гм-м» задумчивым тоном.
– Он выставил на стол шерри и портвейн, и мисс Уйди выпила по стакану того и другого.
– Откуда ей все это известно? – изумился он. Этот чисто риторический вопрос об удивительной осведомленности своей экономки они с Энни задавали друг другу уже множество раз.
– Она говорит, что, если капитан в ближайшее время не объявит о своих намерениях, он и мисс Уйди окажутся мишенью самых безответственных слухов.
Кристи едва не захлебнулся вином. Прокашлявшись, он спросил:
– Что еще она пишет?
– Что Себастьян Верлен – страшный распутник, но об этом я тебе уже рассказывала.
– Угу.
– Она утверждает, что преподобный Вудворт читает прекрасные, серьезные проповеди, но они ничто по сравнению с твоими, и что все по тебе скучают.
Он обнял ее и поцеловал в затылок. Поделился с нею радостью. Как это похоже на него, подумала она.
– О, Томас Найнуэйр сообщил прихожанам, что собирается в этом году возродить Праздник невинноубиенных[20] с церковным шествием всех младенцев мужского пола, появившихся в приходе.
– Это будет, наверное, очень неспешная процессия, – заметил Кристи, и они задохнулись от смеха, представив это себе.
– Артур закончил посадки в саду. Миссис Ладд не упомянула о том, что мне, его хозяйке, не разрешено ничего, кроме окапывания и поливки того, что уже растет.
– Бедная Энни. Тебе не суждено стать садовницей.
– Вот именно. И еще она говорит, что будет очень жаль, если мы не вернемся домой к Празднику майского дня, потому что дети посадили новое дерево в сквере – забыла, какой породы, – и все надеются, что оно расцветет как раз к празднику. Но это зависит от погоды и содействия Пресвятой Девы.
