Она подняла глаза, привлеченная звуком шагов на лестнице. Небось опять Сьюзен с визитом милосердия. «Не могу ли я чем-нибудь помочь вам, миледи? Не нужна ли вам шаль? А как насчет чашечки вкусного горячего чая?» Энни больше не могла даже заставить себя улыбнуться.

Но нет, это не Сьюзен: шаги были слишком медленные. Вайолет? Она закрыла дневник, заложив его пером. Прежде чем его голова показалась над верхней ступенькой, она уже знала, что это Джеффри.

Он только раз приходил сюда раньше. Память об этом неприятном столкновении заставила ее отодвинуть стул и встать. Комната качнулась, потом остановилась. Слишком много шерри, попрекнула она себя, слишком мало еды. Пламя свечи на ее маленьком письменном столе заколебалось в воздушных потоках, поднятых Джеффри. У него в руках был листок бумаги. Конверт?

За три дня она так и не привыкла к его виду. Она видела его больным и прежде, однажды она даже думала, что он умирает, но таким он не был никогда. Подъем по лестнице утомил его. Он прислонился к дверному проему и стал смотреть на нее пустыми черными глазами, переводя дыхание. Она обнаружила, что не может говорить с ним. Не может ничего сказать.

– Что ты делаешь? А? Пишешь письмо?

Она покачала головой.

– Ничего. Я не… – Ей было трудно говорить. – Я просто сидела здесь. Ничего не делала.

Он подошел ближе к свече. Его лицо напоминало череп.

– Посмотри, что у меня есть. – Он показал ей конверт. – Не хочешь посмотреть? Это письмо.

– Что это?

– Я сказал – письмо. Адресовано тебе. Хочешь?

Ей было страшно глядеть на белый прямоугольник в его руке. Его лицо было отвратительно, но она продолжала на него смотреть. Надвигалось что-то ужасное.

Он швырнул конверт на стол перед ней.

– Возьми его. – Неожиданная ярость его тона заставила ее подпрыгнуть. – Ну же, тебе будет интересно прочесть. Я знаю, я прочел. Как увидел, от кого оно, просто не смог удержаться.

Она похолодела; кровь превратилась в лед у нее в жилах. Она уставилась на свое собственное имя, написанное твердым подчерком Кристи, честным и открытым, с трогательно доверчивой пометкой «Лично» в углу.

– Открывай!

Джеффри уже распечатал письмо; простая сургучная печать была сломана, клапан оторван. Ее тело оцепенело, но руки тряслись, когда она вынула из конверта два листа кремовой бумаги. Слова расплывались, ее глаза жадно осмотрели страницу. «Драгоценная Энни»… «вряд ли я смогу оставаться священником»… «твое лицо и твои горькие слезы»… «мне хочется крушить кулаками все вокруг и выкрикивать богохульства в лицо Богу»… «я всегда буду любить тебя, всегда буду верить, что ты была моим…»

Джеффри вырвал письмо у нее из рук. Она завизжала, когда он начал рвать его на части. Он топтал мелкие клочки бумаги, топая по полу. Его лицо стало малиновым. Она испугалась его, как раньше, начала отступать к окну. Выкрикивая ругательства, он бросился на нее.

Если бы она не была так испугана, а он так разъярен, она могла бы с ним справиться, потому что он был слаб, болен, нетвердо держался на ногах. Она увидела его занесенную руку вовремя, так что могла закрыться или отклониться, но он ударил ее в лицо со всей силой, и ее голова ударилась о стену. Ноги у нее подкосились. Она упала на пол, молясь, чтобы на этом все кончилось.

Но нет. Встав на колени рядом с ней, грозя ей кулаками, Джеффри бормотал:

– Шлюха, уличная шлюха…

Она выставила руки для защиты, но он ударом отвел их и, схватив ее за платье, потащил прочь от стены, пока не уложил на спину. Его зубы были оскалены, гнилой запах изо рта доводил ее почти до рвоты. Его скрюченные пальцы тянули и рвали на ней одежду, пока не обнажились ее груди, и тогда он влез на нее, расталкивая ей ноги коленями.

– Я сделаю тебя такой же, как я, – пыхтел он, пытаясь поцеловать ее. – Ты будешь в точности такой же, как я, Энни, Энни, Энни. – Он укусил ее за шею, продолжая бороться с ее юбками, разрывая ткань и задирая выше колен. Он зажал ее руки. Она освободила одну и потянула его голову назад за волосы. По его щекам текли слезы. Он перестал ругать ее. Она услышала, как он сказал: – Я заставлю тебя любить меня, – пока мял руками ее груди.

Она больше не могла сопротивляться. Он возился со своими штанами. Ее ноги дрожали, но она дала ему раздвинуть ее бедра. Он еще не отвердел, ему пришлось помогать себе рукой. Когда он вошел в нее, они оба закричали. Она знала, что этот терзающий звук она никогда не забудет.

– Прости, прости меня, – простонал он, зарывшись лицом в ее волосы. – О Боже, мне так холодно.

Она положила руки на его вздрагивающие плечи. Он всхлипывал, задыхаясь. Он не мог кончить; его болезненные движения ускорились, он начал колотить кулаком по полу, вкладывая в злобные удары всю свою боль и ярость. Его вес душил ее.

– Остановись, Джеффри. Сейчас же остановись.

Она взяла обеими руками его голову и заставила его поднять лицо. Темное невообразимое страдание в его глазах поразило ее. Они перевернулись на бок вместе; она держала его, пока он плакал у нее на груди.

Когда он успокоился, единственным звуком в темной комнате остался стук дождя в окно. «Я должна чувствовать что-то еще, – подумала Энни. – Кроме этого холода». По крайней мере. Бог Кристи будет теперь доволен, потому что она получила, что заслужила. После стольких лет холодности и отказа оскверняющая болезнь Джеффри должна стать ее наказанием. Теперь все кончилось, ее последняя надежда ушла. Так почему же она ничего не чувствует?

Тело Джеффри начал сотрясать озноб. Он заставил ее сесть, пытаясь застегнуть ее одежду и допустить юбки на ноги. Она сидела неподвижно, погрузившись в оцепенение, пока он убирал спутанные волосы с ее лица своими дрожащими пальцами, нежными, почти любящими. Он застонал, поднимаясь на ноги. Ее шаль лежала на столе, он принес ее вместе с графином шерри и ее недопитым стаканом и укутал плечи Энни. Потом он предложил ей шерри. Ее тошнило, она отрицательно покачала головой. Он допил, что было в стакане, потом налил еще один.

– Знаешь, ты не сможешь подхватить это.

Она тупо уставилась на него. На его щеках горел лихорадочный румянец, он держал стакан двумя руками, чтобы не уронить его.

– Что?

– Ты не сможешь подцепить от меня заразу. – Зубы у него стучали. – Я больше не заразен, я прошел… я прошел… эту стадию. – Должно быть, он увидел недоверие в ее лице. – Это правда. Клянусь. Если ты мне не веришь, спроси военного врача, который вышвырнул меня из Фарэма.

Она прислонилась спиной к стене в надежде почувствовать облегчение, но так и не ощутила ничего. Странное онемение не проходило.

Джеффри поставил стакан на пол и взял ее за руку. Его рука так дрожала, что Энни накрыла ее своей рукой и крепко сжала. Он на это улыбнулся и посмотрел вниз на их соединенные руки.

– Итак, ты любишь Кристи? Любишь? Ты можешь мне сказать.

Она прошептала:

– Я люблю его. Извини. Мы думали, ты умер.

Он медленно и глубоко вздохнул. В его голосе была только кротость, когда он сказал:

– Я умираю. Доктор сказал, еще год или два, но получится меньше. Гораздо меньше.

Она прошептала:

– О Боже, – прямо как на молитве. Он наклонил голову и тихонько поцеловал ее левую руку, потом правую. Он прижался щекой к ее ладони. Она хотела погладить его волосы, но он подался назад прежде, чем она успела дотронуться до него, и поднялся на ноги, снова застонав.

– Не уходи.

Он обернулся в дверях. Они поглядели друг на друга в изумлении, как будто не могли поверить в то, что она сказала. Джеффри положил руку на сердце и отвесил ей короткий шаткий поклон.

– Благодарю тебя за это, дорогая, – сказал он, словно подражая своей старой ироничной манере речи. – Ты знаешь, это намного все упрощает.

После его ухода она закрыла глаза, прислушалась к шуму дождя. Странная отрешенность усиливалась, она отдалась ей на время; в голове у нее шумело, но это был ровный безболезненный гул. Ее тело болело, но даже эта боль проникала как сквозь вату, толстым слоем защищавшую ее от действительности.