– Разве еще не пора, Джесси? Отчего бы тебе не разлить чай, дорогая?
В половине четвертого на дорожке, ведшей к дому, послышались стремительные шаги, и семь голов, как одна, повернулись к двери. Раскрасневшаяся и растрепанная, со снятой шляпкой в руке, на порог влетела леди д’Обрэ, символически постучав по открытой двери.
– Я умоляю простить меня, – задыхаясь, обратилась она ко всему обществу сразу. – Мне, право же, очень неловко и стыдно за мое опоздание! Считайте меня полной дурой, но правда заключается в том, что я попросту заблудилась!
Все повскакивали на ноги и заговорили, перебивая друг друга, выражая изумление и сочувствие; мисс Уйди извинялась так, словно вина за неудачу, постигшую ее светлость, лежала лично на ней.
– Я была готова уже в половине второго – слишком рано – и решила немного пройтись. Не могу объяснить, как это получилось, но в конце концов я оказалась на берегу чего-то вроде канала, правда, заброшенного и запущенного, с загнившей водой. Грустное место, но, знаете, такое живописное… Камыши, дикие цветы и…
Она оборвала фразу с легкой гримасой, как бы приказывая себе перестать болтать. Никогда еще Кристи не слышал от нее столько слов сразу и понял, что она волнуется. Сейчас, со сбившейся набок копной золотистых волос, с черной шалью, отделанной бахромой и лихо свисающей с одного плеча, она выглядела очень молодой и совсем беззаботной…
Онория взяла на себя труд объяснить, что виконтесса, по-видимому, сделала крюк к югу и набрела на северный приток Плима, по которому в прошлые годы ходили баржи в Девенпорт и обратно, но который сейчас обмелел и заброшен. Ее светлость согласилась с тем, что, по-видимому, так оно все и было, а мисс Уйди, преисполнившись пламенной отваги, бросилась выполнять свой непосредственный гражданский долг и представлять вновь прибывшую каждому из гостей.
Она достойно справилась с этим, и все сели, причем мисс Уйди набралась дерзости и усадила Энни в старое кресло, ранее занимаемое Онорией. Возникла неловкая пауза, прерванная Юстасом Вэнстоуном. Вспомнив о своей предыдущей встрече с леди д’Обрэ на похоронах ее свекра, он весьма велеречиво и напыщенно принялся рассуждать о чести, которую она оказала своим приходом их маленькой скромной общине, о том, как прискорбно долго не освещало господский дом присутствие женщины, в особенности такой очаровательной женщины, как она, и прочее в том же роде… Ее светлость бормотала в ответ что-то соответствующее.
Онория сказала, что это прекрасно – опять видеть Джеффри в родных стенах.
– О, то есть я хотела сказать – лорда д’Обрэ, – поправилась она с явно притворным смущением. – Прежнее обращение ведь несколько устарело, не правда ли?
– Вы с Джеффри были друзьями, до того как он уехал, не так ли? – вежливо осведомилась Энни.
– Ну конечно. Я, правда, немного младше, но друзья детства ведь все равно не забываются.
Это было что-то новенькое. Онории было не больше тринадцати лет, когда Джеффри уехал из дому, и Кристи доподлинно знал, что они никогда ничего друг для друга не значили, тем более не были друзьями. Ему вспомнился разговор с Онорией пару недель назад, когда та изо всех сил пыталась выжать из него хоть какие-то новые сведения о житье-бытье Джеффри. Естественно, он ничего не сказал о письмах на лондонский адрес, так и оставшихся без ответа, но Онория и без того была в курсе всех деревенских сплетен. «Я слышала, – сказала она в тот раз, – он без зазрения совести развратничал в Лондоне как раз в то время, когда отец его уже одной ногой был в могиле. Лично я нахожу это абсолютно возмутительным». Однако сегодня Онория, похоже, сумела преодолеть свое праведное возмущение, и новый виконт, несмотря на всю свою развратную сущность, оказался как раз тем человеком, знакомство с которым она готова была приветствовать.
– Пожалуйста, расскажите нам, что делал Джеффри все эти двенадцать последних лет, – попросила она, доверительно наклоняясь к Энни. – До нас, знаете ли, доходили совершенно случайные и порою такие неожиданные известия…
– Ну, вы же знаете, он служил по военной части.
– О да. В чине капитана, кажется?
– Да, пока в прошлом году не оставил службу из-за болезни.
Онория ожидала, что рассказ будет продолжен. Этого не случилось.
– Я слышала, он служил в Африке? – проговорила она после паузы.
– Да. Правда, это было еще до нашей встречи.
– И в Бирме, не так ли?
– И в Индии, и в Новой Зеландии, – холодно добавила Энни.
– Боже милостивый! Какая удача для нас, что наш новый лорд – образец патриотически мыслящего англичанина, – деланно рассмеялась Онория. – А есть ли у вас семья в Англии, миледи? – осведомилась она далее.
– Нет, у меня нет семьи. Мой отец умер вскоре после того, как мы с Джеффри поженились.
– Прошу прощения. И это случилось…
– Четыре года назад.
– Вот как? Понятно. Итак, когда Джеффри – его сиятельство, я прошу извинить меня, – так вот, когда его сиятельство бывал в отлучке – в Индии или в Африке или где там еще, – вы что же, оставались в Англии совсем одна?
Остальные дамы задвигались и принялись прочищать горло, смущенные неделикатностью Онории.
– Совершенно одна, – отвечала Энни, в упор глядя на дочку мэра. – Я жила в Лондоне сама по себе, в нашем доме.
Ее изогнувшаяся дугой бровь яснее всяких слов вопрошала: «Ну, что тебе еще интересно?»
Онория слегка покраснела и поджала губы.
Подали чай. Мисс Уйди разливала, в то время как Табби, служанка, которую мать и дочь делили с мисс Пайн, разносила чашки и блюдца. Леди д'Обрэ был предоставлен специальный крохотный столик, на котором она могла пить чай, тогда как остальные довольствовались дощечками, положенными на колени. Гренки со сливками и пирог с зеленым горошком на некоторое время завладели всеобщим вниманием, но вскоре молчание стало просто гнетущим. Миссис и мисс Уйди, а заодно с ними и мисс Пайн были явно подавлены важностью титулованной гостьи, и даже миссис Сороугуд, женщина, как правило, словоохотливая и не церемонящаяся в высказывании собственного мнения, казалась сейчас непривычно робкой и неспособной возобновить беседу. Кристи собрался было поведать какую-нибудь безобидную байку, как вдруг Энни сама прервала томительное молчание.
– Расскажите мне про Уикерли, – попросила она, обращаясь к хозяйке. – Вы всегда жили здесь?
– Да, – живо отвечала мисс Уйди, – я родилась в этом доме, так же как и мой отец. А вот мама – чужачка, она родом из Мэрсхеда.
– Это соседний поселок, – вмешалась миссис Сороугуд, передавая Табби пустую тарелку. – Мой муж тоже был не из местных – из Кредитона, что по ту сторону болота. Он скончался пару лет назад.
– Я тоже родом отсюда, – набралась смелости мисс Пайн, – как и мои родители.
Это была миниатюрная старая женщина с нервными руками, морщинистым темным лицом и напряженным взглядом черных глаз. В своем маленьком коттедже она занимала две комнаты, а две другие сдавала постояльцам.
– Мы все большие друзья, – вдруг подала голос миссис Уйди из своего закутка у камина. – Как давно мы знакомы, мисс Пайн?
– Пятьдесят один год, миссис Уйди. Мы познакомились в тот самый день, когда вы приехали в Уикерли, чтобы выйти замуж за мистера Уйди.
Миссис Сороугуд расчувствовалась:
– О да, все мы большие друзья, все четверо, и малышка Джессика, как мы привыкли говорить.
Мисс Уйди наклонила голову в знак согласия.
– Раза три в неделю – не реже – мы встречаемся у одной из нас дома в любую погоду. Мы пьем чай или вышиваем, а то и попросту малость сплетничаем. Не припомню, чтобы мы пропустили хоть вечер за последние десять лет.
– Как же, мы пропустили третье и пятое февраля в пятьдесят втором, – робко поправила мисс Пайн. – Вы разве забыли? У Джесси был грипп, и мы побоялись заразиться.
Дамы закивали и приглушенно засмеялись. Их симпатия друг к другу бросалась в глаза. Одно только забыла упомянуть миссис Сороугуд, отметил про себя Кристи: все четверо были бедны, как церковные мыши; они едва сводили концы с концами благодаря минимальным доходам и помощи дальних родственников. Но хорошие манеры, гордость и яростное стремление отстоять свою независимость не позволяли им обсуждать во время вечерних встреч одну тему, не затронутую за все эти годы ни разу: деньги.
