Странный, неясный звук органа, трепетный как крылья мотылька, едва уловимый, точно приглушенный вздох, возникает во мне. Так, вероятно, звучит струна тончайшей паутинки, тронутая невесомым лучом далекой звезды. Непонятное томление охватывает мою грудь. Словно кто-то, по-кошачьи вкрадчивый, держит мое сердце в мягких мохнатых лапках и гладит, гладит его, ласково и терпеливо уговаривая идти куда-то.

Мелодия чего-то несказанно желанного, забытого и потому еще более желанного, пеленает в свою прозрачную ткань смущенные мысли, колышется, переливаясь нежными тонами зовущей, манящей, влекущей волшебной музыки. Вот мелодия распадается, образуя отдельные, более высокие звуки. Они кружатся где-то в глубине моего Я, то сближаясь, то расходясь, складываются в какие-то ряды, напоминающие чужестранные слова, и снова выстраиваются в тончайшую мелодичную линию. Я чувствую, почти осязаю, как эта линия обрастает все новыми, возникающими из ниоткуда звуками, утолщается, становится крепче, ощутимее и вдруг в какой-то критический момент обрывается. Зовущие звуки опять хаотически роятся в темноте моего сознания.

Трое легионеров в легких латах с копьями наперевес наступают прямо на меня. Не может быть! Это же картина... Но она пришла в движение! Ослепительно голубое небо, какое бывает только весной. Искрятся инеем камни на краях дороги на Голгофу. Утрами еще заморозки... Я, не чуя ног, пячусь в сторону, чтобы пропустить латников. Где же сам Христос? Вот Он. Погруженный в Себя, в Свое страдание. Он бредет, шатаясь, в рваном белом хитоне, никого не замечая. Низкие лучи утреннего солнца золотят Его волосы, ниспадающие на плечи. Я же свидетель, о, Господи! Я же свидетель Твоего пути на Голгофу!

Слезы катятся по моему лицу. А где же крест? Ах, да... Крест уже там, вкопан в землю...

Процессия минует меня. Следом, метров через сто легионеры подталкивают копьями двух оборванцев, легко сдерживая наседающую толпу, зажатую в стенах тесных улочек Иерусалима. Я не могу тронутся с места...

Струна оборвалась, паутинка лопнула, невесомый луч звезды затуманился и исчез.

Я лежал в темноте, задыхаясь и плача. Потом начал немного успокаиваться, вслушиваясь в ровное дыхание Прова, всхлипывая еще иногда и утирая слезы ладонью. Странное облегчение охватило меня.

Прошло, наверное, с час времени. Я приподнялся на локте, пытаясь разглядеть Прова.

— Да не сплю я, не сплю, — неожиданно сказал он. — Так уж получилось. Прости.

Мне не было стыдно за свои слезы.

— Скажи, Пров, в Иерусалиме бывали весной заморозки?

— А-а... Вряд ли...

— А Христа распяли утром или вечером?

— Ближе к вечеру, — прогудел Пров. — Обратил я тебя в свою веру?

— Не в свою. Но я понял, кто ты. Ты мой настоящий крестный отец.

— Что ж, спасибочки на добром слове. Значит, я еще кому-то нужен. А крещение, по христианскому обычаю, полагалось бы отметить.

Фундаментал все же пригласил меня в шаровидное помещение "0". При этом он как-то странно принюхивался, приглядывался, прислушивался. Но кроме одного единственного кресла в центре шара ничего не было.

— Присядем, пожалуй, — сказал он и тут же спохватился. — Нет, нет, я все сам. Ведь вы в гостях. Сейчас, сейчас... — Он на мгновение сосредоточился, кивнул сам себе ободряюще, сказал: — Кресло, такое же.

В двух шагах от него пол вспучился, забулькал, пошел пузырями, образовал куб, оформился в кресло и затих.

— Садитесь, — предложил Фундаментал. — В ногах-то ведь правды нет.

— Да и в голове — тоже, — ответил я.

— Ну, будет, будет. Мы же — друзья. Уж и пошутить нельзя...

Мы сели. Технология у них была интересная, чисто материальная, конечно. Меня — виртуального человека, обретшего свое "Я", он еще терпел, нужен был я ему зачем-то. Меня можно и пригласить и проводить дружески. Но виртуальное кресло уже внушало ему неприязнь и страх. Внутренне он еще не мог согласиться, что я и виртуальное кресло — одно и то же. Ну, да это его дело...

— А вы штучка, — сказал он. — Штучка, штучка! Вы не просто одно, вы — одно сущее.

— Ага, — сказал я. — А как же.

— Но одно, в диалектическом освещении, отвергает все эйдосы и категории, а сущее, в том же самом освещении, абсолютно требует все эйдосы и категории. Получается противоречие. Как же его разрешить? И где тут логика?

— А отрицание категорий, или, вернее, всеотрицание, и утверждение категорий, вернее, всеутверждение, требуются мыслью одновременно с абсолютной необходимостью. Разум просто-напросто требует совмещения отрицания и полагания. Это не отсутствие логики и тем более не логическая ошибка, а — настоящая и истинная логика, какую обретает разум в качестве последней и уже более ни на что не сводимой логики виртуального мира. — Все-таки я был, в том числе, и диалектиком. Виртуальным, разумеется. — Одно сущее есть некое целое, частями которого являются одно и сущее. А так как каждая часть этого целого продолжает сохранять природу целого, то есть каждая часть одного — и едина, и суща и каждая часть сущего — и суща, и едина, то одно сущее есть беспредельно-многое.

— Задурили вы мне голову, — сказал Фундаментал. — У Ильина все проще. Единство и борьба противоположностей! Хоть и непонятно, но ясно.

— Ну, вот и вы уже начинаете рассуждать диалектически.

— Приходится, — согласился Фундаментал. — Куда денешься? Я вот даже ваше-Платоново "Государство Российское" пытался изучать. И должен признать, без диалектики нам не обойтись.

— Так, может, Ильина вам сюда пригласить?

— Пока нет. Массы не созрели.

— Или Платона?

— А в этом отношении я сам пока не готов. — Фундаментал немного расслабился, все-таки, как-никак, а находился он в привычном для него месте — центре Космоса. Он даже откинулся в кресле, положил ногу на ногу, покачал носком испачканного в первоматерии ботинка. — Значит, ваш виртуальный мир находится нигде? — Не то спросил, не то задумался он.

— Да, как одно, он нигде не находится. Но как одно сущее, он находится в определенном месте, а именно в самом себе и в ином. Одно, поскольку оно — целое, находится в ином, а поскольку существует во всех частях, оно — в себе, и, таким образом, одно необходимо и само в себе и в другом.

— Непонятно, но убедительно. Особенно ваш эксперимент с образованием виртуального мира в самом центре Космоса, вот здесь то есть.

— Как скажете...

— Нет, нет! Повторять не надо.

— Как скажете...

— А вы можете представить, что ваш виртуальный мир находится конкретно "где-то"?

— Могу, если под "где-то" иметь в виду сам виртуальный мир и его иное.

— Да нет, — поморщился Фундаментал. — "Где-то" — это значит в пространстве, с такими-то и такими координатами. Конкретно.

— В виртуальном мире нет никакого пространства.

— Да знаю я, знаю, — уже злился он, пытаясь в то же время самоуспокоиться. — Я хочу знать, можете ли вы это представить?

— Могу.

— Я вам сейчас покажу кое-что. — Фундаментал рассеянно посмотрел по сторонам, постучал пальцами по подлокотникам кресла, сказал: — Метагалактика. Вид из космического корабля в одном парсеке от Солнца.

Свет мгновенно погас, и зажглись звезды. Если Фундаментал думал ошеломить меня, то напрасно старался. Вид звездного неба был для меня привычен. Отличие, конечно, было. Если в своем виртуальном мире я видел все звезды сразу и каждую в отдельности, то здесь сияли лишь некоторые, тысяч пять-шесть. Космос медленно вращался, звучала негромкая приятная музыка, в которую иногда диссонансом врывались посторонние скребущие звуки.

— Ось смажьте, — посоветовал я.

Но Фундаментал меня не слышал. Он чуть приподнял голову и взирал на Космос со слезами на глазах. Я не стал его тревожить. Картина действительно была потрясающая. Что могли сообщить мне эти светящиеся точки? Я знал о них все, в розницу и оптом, но было что-то еще, кроме знания. Это что-то обволакивало меня печалью и радостным светом. Оно убаюкивало и будило, несло на своих легких волнах, ласково качало и омывало свежестью. Так, так, все так... Смотреть на эти разумные светлячки, слушать их музыку, осязать всем свои существом их лучи. Всегда, вечно.