— Может, исполнишь, поделишься? В такую чудную ночь. Ведь в прошлый раз ты не допел свой романс.

— Что ж, пожалуй. Недопеть, все равно, что недопить, недолюбить. Давай гитару.

  Не буди безутешную память

  отзвучавшей мелодии дней,

  не ласкать ей, не петь ей, не ранить,

  ранить каждою нотой своей.

  Еще пылом страстей неостывших

  бродит в жилах горячая кровь,

  еще в сердце, обид не простившем,

  боль таится. И ты не готовь

  эти старые лунные сети,

  для других ты их лучше оставь.

  Жить былым слишком тяжко на свете,

  от тревог и страданий устав.

  И печальные эти просторы,

  напоенные соком любви,

  смотрят в душу мне горьким укором,

  как глаза золотые твои.

  Каждый шорох здесь прошлое будит,

  даже палые листья и те,

  нашу молодость, кажется, судят

  в неподкупном и строгом суде.

  В нем свидетелем — месяц высокий,

  ствол осины, да рыжие мхи

  и валун у реки в повороте, -

  это наши с тобою грехи.

Крутояр — это зал заседаний,

  крест судьбы — обвинительный акт.

Как граница лег проседью ранней

между нами заброшенный  тракт. 

По ту сторону тракта осталась

лебединая песня моя.  

Лебедь, лебедь, ты где потерялась?

  Улетела в какие края?

  Кто вернет мне тебя, кто заменит?

  Песня-лебедь, хоть ты мне ответь!

  Мир молчит. Только прошлого тени

  прячет листьев намокшая медь.

Было слышно, как угасает последний аккорд гитары. Все задумались, каждый о своем, все было конкретно, до избытка понятно. Пров шевельнулся, пошарил в карманах куртки.

— А это вам, Галина Вонифатьевна, взамен утраты и на добрую память. Пусть ваш новый крест будет таким же золотым и... не тяжелым.

На скатерть стола с тонким звоном упали пять золотых колец.

Отец сидел в глубоком кожаном кресле за широким столом, заваленном бумагами, под желтым абажуром. Главная мысль появится из под его пера сейчас. И покатились в историю Безвременья и Времен мелкие, но решительные строчки.

"История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя потерять много завтра, рискуя потерять все.

Взятие власти есть дело Вторжения; его политическая цель выяснится после взятия.

Безвременье  и Времена колеблются. Надо добить их во что бы то ни стало.

Промедление в выступлении смерти подобно".

Светало черным, кровавым.

"Кто теперь усомнится, — подумал Отец, — что жуть стала лучше, что жуть стала веселее? — Бросил ненужное перо, потянулся и мысленно добавил: — Приятнее и полезнее "опыт революции" проделывать, чем о нем писать".

На все мои просьбы объяснить, что он думает по поводу нашего "пленения", Пров отвечал односложно, коротко, нехотя: "Не знаю". Его покорное лежание на койке, с пустым взором, устремленным в потолок, начинало меня раздражать. Понятно, что и я не кипел бурной деятельностью, запертый в этом тесном кварсеке, но, по крайней мере, я хотел что-нибудь сделать, если бы только у меня появилась возможность. Пров же, похоже, впал в депрессию, что на него было очень непохоже.

Я томился неопределенностью и мучился бездельем. Ни одной подходящей мысли не было в моей голове. Не знал я, не знал, что делать! Вид покорного Прова уже бесил меня. Ведь он всегда был генератором идей. Время тянулось томительно. Экран компьютера не вспыхнул ни разу. Правда, нас кормили. В установленные часы из ниши в стене выдвигался поднос с вполне гдомовским набором кушаний. Мне было противно смотреть на эти питательные, но безвкусные пасты и напитки. Пров же съедал все без остатка, не оживляясь, впрочем, и при процедуре принятия пищи.

Шли, наверное, вторые сутки нашего заточения. Сначала я еще спрашивал у Прова, который час, но он лишь молча поднимал руку циферблатом в мою сторону. Потом и об этом я уже не стал его просить. Не раз я начинал и сам обдумывать наше положение. Идея, родившаяся у меня в бреду, теоретически казалась вполне приемлемой: "стронуть", сдвинуть Космоцентр с места, но как осуществить ее на практике, я не представлял. Из этого кварсека, по крайней мере, сделать это было невозможно.

Я попытался представить себе, что сейчас делают те Пров и Мар. Менестрель-Пров не встретил их при въезде в город. События для них пошли по другому сценарию. Вернулись ли они в гдом, путешествуют ли по анклаву, что разузнали и к  каким пришли выводам, что намерены делать, всего этого я не мог знать. Я мысленно молил тех Прова и Мара что-нибудь придумать. Но ведь я и сам не знал, что делать. И даже если бы у нас с ними появилась телепатическая связь, ни нам, ни Земле это не помогло бы. Разве что, они смогли бы придумать нечто такое, до чего не додумались мы с Провом здесь. Но я понимал, что они находятся в анклаве еще не очень долго и, если с ними не произошла цепочка "невероятных" событий, подтолкнувших их к генерации идей, то вряд ли они осознают, что с ними происходит и в какой мир они попали.

Странно было думать о самом себе, как о постороннем существе.

Пров продолжал сверлить потолок взглядом, как вдруг произошло событие, побудившее моего друга действовать. Он, лежавший до этого таким образом, что его рука подпирала затылок, слегка изменил позу, и браслет на его запястье беззвучно распался. Я не успел ничего сказать, как Пров вскочил, сгреб половинки браслета и часы в горсть, толкнул дверь душевой и бросил их в унитаз, тут же молниеносно захлопнул дверь, толкнул меня на койку, упал сам и замер.

— Ты что?! — прохрипел я.

— Жду взрыва.

Несколько минут мы лежали не шелохнувшись, но за стеной все было тихо, а потом рвануло с такой силой, что выломало дверь. Потянуло запахом горелого пластика, но пожара не возникло. Автоматика сделал все, что надо. И когда мы заглянули в проем, в душевой все было разворочено, на полу растекалась лужа, но из искореженного душа и унитаза вода уже не текла.

— Действуют они, Мар, действуют!

— Кто? Часы?

В кварсек ворвался расстроенный чем-то Фундаментал.

— Ну, вас ни на минутку нельзя оставить одних, — сказал он. — Что-нибудь да натворите! Что произошло?

— Пытались взорвать Космоцентр, — пояснил Пров с интонациями в голосе вполне серьезными и даже сожалеющими, что эффект взрыва оказался столь незначительным.

— Вы же могли погибнуть! — ужаснулся Фундаментал.

— А что, это не входило в ваши планы? — спросил Пров.

— Нет, не входило. Вы мне дороже всего на свете.

— Это видно. Добрейшей вы души человек, Фундаментал. — Похоже, Пров снова начал задираться.

— И ни одного свободного кварсека! Куда мне теперь вас поселить?

— Отпустите, — посоветовал я.

— Ну, нет. Пойдемте со мной. А попытку к бегству оставьте на другой раз. Да и некуда, некуда бежать. Разве что в виртуальный мир, так ведь не позавидуешь человеку, попавшему туда. Пров знает.

— Солярион, — поправил я.

— Не напоминайте мне, пожалуйста, что я нарушаю субординацию. Думаете, это легко?

Мы шли по пустому коридору без всяких опознавательных знаков на дверях. Фундаментал впереди, мы — чуть поотстав. Я мигнул Прову, как бы говоря: может, действительно уйдем в виртуальный мир? Но Пров отрицательно покачал головой. Фундаментал и сам путался в этом коридоре, торкался в двери, останавливался, соображал, куда идти дальше, возвращался, снова припускал вперед. Наконец, он, видимо, нашел нужную дверь.

— И как только жили люди без компьютеров? — раздраженно сказал он, пропуская нас.

Мы оказались в огромной полусфере, посреди которой стояло несколько кресел. Фундаментал предложил нам сесть. Несколько минут он сосредоточенно молчал. Рассматривать здесь особенно было нечего. Я все же повертел головой, но только окончательно убедился в этом.