В ужасе Данилка бросился прочь из дома. Покинув горницу, в которой Ермила в неистовстве опрокинул Жюльетту на шаткий стол и рвал на ней одежду, Данилка подбежал к двери и схватился за засов. Но вдруг понял, что засов — то все еще был задвинут, как его и оставил старший доезжачий, войдя в дом со двора.
Выходило, что мадам де Бодрикур вовсе не входила в дом через дверь. Что же, она проникла через окно или через тот самый подземный ход, который привлек их внимание едва уловимым колыханием под стоявшей многие годы неподвижно колодой?! Так кто же она? Невесомый дух, способный передвигаться по воздуху?!
Пораженный явившимся ему открытием, Данилка обернулся и тут увидел Ермилу, зажатого лапами огромного рогатого существа, которое, приникнув к его горлу, скалило над ним огромные волчьи зубы. Вскрикнув, Данилка дернул засов и полностью лишившись ощущения окружающей его реальности, упал на руки только что взбежавшего на прогнившее крыльцо старой облепихиной избы Командора де Сан-Мазарина. Спешившая за ним Софья склонилась над Данилкой и прыснула ему в лицо колодезной водой, стоявшей в бочке у самого крыльца и уже подернувшейся по вечеру тонким ледком. Охотник замотал головой, что-то бормоча под нос.
Тем временем Командор де Сан-Мазарин вступил в курную Облепихину горницу.
— О, месье граф Филипп-Мазарин де Сан-Мазарин, — послышался оттуда обольстительный голос Демона, — неужто опять Вы, мой ненаглядный! Что Вы от меня желаете, дорогой граф? Я к Вашим услугам, но мне хотелось знать цель Вашего посещения.
Оставив Данилу на траве рядом с крыльцом, Софья поднялась в избу вслед за Командором. При первом же взгляде, она обнаружила, что торопились они не напрасно — Белиал едва не покончил с несчастным дворовым Ермилой. Скрюченное тело старшего доезжачего князя Прозоровского возвышалось за опрокинувшимся столом, залитое пивом, среди разбросанной деревянной посуды и крупно отрезанных кусков соленого и копченого мяса. Он не подавал иных признаков жизни, кроме едва слышного постанывания.
Жюльетта же стояла посреди комнаты и когда Софья вошла, она не удостоила ее даже взглядом. Граф де Сан-Мазарин был единственным, кого она желала замечать в этот момент. Конечно, Белиал как и прежде умел неподражаемо претвориться: даже трудно было себе представить, что с этой хрупкой, нежной особой, с льющимися по плечам густыми и ароматными волосами могут быть связаны множество ужасов и мрачных преступлений. Она походила на испуганного ребенка, невероятно трогательного и беззащитного.
— Ты думаешь, что я не смогу найти Халила? — проговорил Мазарин, остановившись вровень с Демоном, — ты даже уверена, что я не смогу его обнаружить никогда, — продолжал он. Но Белиал молчал. Он только немного склонил голову вбок и внимательно созерцал Командора мерцающими точно южная звездная ночь глазами.
— Я знаю, что все твои помощники отобраны тобой безошибочно. Все восемьдесят легионов злых духов — с неотвратимым инстинктом на преступные склонности, делающие их для тебя неоценимыми союзниками. И каждый из них неотрывно привязан к тебе, потому что каждому из них ты хотя бы раз даровала свое прекрасное тело. Но все же восемьдесят легионов — их еще надо созывать, их еще надо дожидаться, пока они примчатся к тебе, хотя и несутся сподвижники твои со скоростью света. Но тебе некогда ждать. Ты привыкла все получать безотложно. И вот тебе представился случай — ты решила воспользоваться им и соблазнить простого белозерского мужика, чтобы он, вкусив твоей запретной красоты, сделался твоим рабом и безотчетно выполнял все приказы. О, тот кто удосужился получить от тебя ласку, тот никогда не предаст тебя. У него просто не достанет силы, чтобы отказаться от сладости твоего наслаждения…
— Все верно, граф Филипп де Мазарин, — проговорил певуче Демон, не меняя позы, — никто не предал меня, кроме тебя. Никто не отказался от моей сладости. Только ты отказался от нее и потому ты мне особенно дорог, — речь Белиала лилась столь дивно и гармонично, что непосвященному человеку легко показалось бы, что на прекрасное существо зря наговаривают, оно просто стало жертвой какой-то ужасной ошибки.
— Тебе еще не поздно исправиться, Командор, — продолжал тем временем Белиал, — я жду тебя и готова принять в свои объятия. Скажи, неужели ты не помнишь, сколь горячи были мои ласки, не помнишь страстности моих губ и языка, податливости и упругости тела. Ты не помнишь, как пламя пронзало нас обоих, вознося к вершинам, когда мы совокуплялись на поляне, окруженной рододендронами на Черном холме. Ты был так страстен, ты был неутолим, и даже я не могла утолить тот жар, который кипел в тебе… Мы отдавали друг другу пламя, полыхавшее в нас. Какая великолепная игра — сплетение обжигающе горячих тел, изнурение и возрождение к жизни в поцелуях и объятиях друг друга. Неужто ты позабыл обо всем этом, Командор? Неужто ты смог позабыть такое? Ты предпочел моей любви эти пресные церковные обеты и натянул на себя кожаные штаны, в которых тебя заставляли спать в казарме при всегда горящих факелах на стенах, чтобы здоровые и сильные мужчины не посмели даже помыслить об удовлетворении своих тайных желаний. Как тебе носилось такие тесные штаны, Мазарин, после того как я сотни раз ласкала и обцеловывала твое прелестное естество? — она издевательски засмеялась. Однако Командор и бровью не повел на ее высказывания. Ни один мускул не дрогнул на его суровом лице.
— Если я не найду Халила, — проговорил он негромко, но веско, — то ничто и никогда не помешает тебе появляться там, где тебе заблагорассудится и творить повсюду свои злые, отвратительные делишки. Я не забыл своей юности, Мазарин. И никогда не смогу ее забыть. Вовсе не от того, что я думаю о ней с тоскливым вожделением и наслаждением. Вспоминая о доме на Черном холме, я многие годы сгораю от стыда и все мои свершения на Святой Земле во имя Креста Господня не обеляют меня в собственной моей памяти и не облегчают моего раскаяния. Именно поэтому я сделаю все, чтобы найти Халила. Можешь не сомневаться в этом. Я его достану из-под земли. Кем бы он ни оказался, пусть даже гномом или домовым, прыгающим с детской игрушкой на одной ножке при няне. Пусть он даже растворится в воде — я выужу его оттуда. Я пригвозжу его магическим мечом к земле и притащу на веревке тебе свою добычу. О, тогда я посмотрю на тебя, Мазарин. Я послушаю, что ты мне скажешь, когда зверь окажется мертв, и ты увидишь перед собой его отвратительное лицо, узнаешь его остекленевшие глаза убийцы и широко раскрытый рот. Мне думается, что даже в смерти он не будет более бледен, чем при жизни…
Слова Командора звучали так убедительно, что на Демона его слова обещания убить Халила произвели неожиданно страшное впечатление. Грациозная женщина в темном плаще, хрупкая жертва с лицом архангела только что изливавшая сладостные, полные скрытой страсти речи, вдруг издала нечеловеческий вопль, сходный с криком прощающегося с жизнью животного. Все также продолжая дико кричать, она бросилась на Командора, но тот отступил в сторону, и она рухнула как одержимая на земляной пол.
— О, брат мой Халил! — вскричала она, воздев белоснежные, царственные руки к засиженному мухами потолку в Облепихиной нищей избушке, — он никогда не покинет меня! Он всегда останется со мной, он — моя сила, моя вечная жизнь. Ты не найдешь его, Мазарин. Я все сделаю, чтобы никогда не позволить тебе его найти! О, я не хочу, я не хочу…
Младший охотник Данилка, поднявшийся со двора на крыльцо, в распахнутую дверь увидел всю сцену отчаяния Буренки и содрогнулся — его снова охватил страх, не ведомый прежде даже перед диким медведем. Он несколько раз переступил с ноги на ногу, готовый броситься бежать, куда глаза глядят, но к собственному изумлению силы напрочь покинули его. Он так и стоял, прикованный ужасом и чужой вливающейся в него яростью, неотрывно глядя на извивающуюся по земляному полу женщину.
Она же била себя кулаками, вырывала волосы, рвала на ленточки одежду и постепенно превращалась в обезображенное тело, покрытое синяками.
