Предчувствие новой, неминуемой беды сковало Лизу. Ведь она сама видела, как пройдя по веранде, Поль де Мотивье направляется в гостевую комнату, которую ему отвели хозяева. Конечно, она не успела предупредить его, чтобы не выходил из усадьбы. В смятении от известия о гибели Арсения, она вовсе даже забыла о Поле.
А что, если он получил от Жюльетты точно такое же послание, как она? Ведь не добившись никакого ответа Лизы, та вполне могла снова переключиться на доктора!
Подбежав к комоду, Лиза стала лихорадочно перебирать лежащие на нем книги в тщетной надежде обнаружить хоть какой-то след. Она почему-то не вспомнила в этот момент, сколь быстро исчезло из ее собственного молитвенника послание Бодрикурши. Увы, ничего обнаружить ей не удалось. Все лежало в полном порядке. Поль вышел из комнаты без всякой суеты — он никуда не торопился.
На этот раз он даже не забыл повязать галстук, который она отдала ему накануне. Куда же он пошел? Неужели?! Неужели Жюльетта все же выманила его к себе? Случись подобное — и это новое несчастье окажется только на совести Лизы. Ведь матушка Сергия серьезно предупредила ее. Неужели, неужели…
Снова послышался скрип — теперь уж скрипело распахнутое в сенях окно. Лиза вышла из комнаты, повернулась и почувствовала, как ее придавливает тяжесть воздуха, идущего на нее извне. В какое-то мгновение стало невыносимо жарко. Никакого дуновения ветерка, только что полного ночной свежести, не ощущалось.
Вдруг весь сад за окном сделался багровым, словно его обуял пожар, послышался сухой треск, но уже через мгновение все деревья снова стали зелеными или желтыми, только очень ярко освещенными, а после снова все погрузилось в темноту.
Какая-то сила бросила Лизу вперед. Сопротивляясь всем напряжением тела, чтобы ее не выкинуло в окно, Лиза уперлась руками в широкий деревянный окаем и перегнувшись, увидела, как между еще мерцающими красным светом деревьями по траве тянется широкий кровавый след. Она закричала — и сама не услышала своего крика. Он застрял у нее в горле, и она закашлявшись, захлебнулась им…
Глава 6
ОБИТЕЛЬ КОМАНДОРА
Над усадьбой с псарни тоскливо завыл борзой. Ему тут же откликнулись остальные. Старый денщик князя Прозоровского Яшка, Пелагеев сынок, прищурил кривой глаз, подбитый турком на реке Рымник, привстал с медвежьей шкуры, на которой сидел у костра. Костерок горел небольшой — людей на троих, не больше. Трое и сидели вокруг него: сам Яшка да два охотника, воротившиеся недавно с поисков пропавшего молодого барина Арсения. Над корчагой курился парок, от одного запаха слюнки текли. Возле корчаги лежали три грубо выделанных деревянных ложки.
— Неспокойны курцы (борзые), — проговорил Яшка, оглядываясь, — то ль непогоду чуют, то ли нечистая разгулялася, — зачерпнул ложкой из корчаги, подул дабы остудить, губами попробовал — нет, горячо еще: — где-то наши Ермила с Данилкой, — произнес задумчиво, покачивая ложкой туда-сюда, чтобы остывало поскорее: — засели в гнилом болоте. Ох, не верится мне, что сыщут они Арсения Федоровича тама. Во, вкусно как! — наконец, отведал, причмокнул губами. — Хлебай, братцы, готовое все.
Негромко переговариваясь между собой, охотники хлебали, вдыхая до тихого кружения в голове запах дыма, запах холодной осенней травы, горьковатую сладость отживающих листьев. В недалеких кустах вскрикивали ночные птицы. На болоте, за лесом, вдруг страшно хлопнуло. Все повскакали на ноги. С мгновение висела мрачная тишина, а потом закатился смехом неунывающий филин.
— Свят, свят! — перекрестившись, охотники снова расселись по местам. Громко отпивая похлебку из ложки, Яшка признался:
— Что ни говори, а я люблю ночной лес. Страха перед ним не ведаю. Ночной лес-диво одно. Каждый шорох неспроста. Слыхали, как на болоте грохнуло? То, наверняка, водяной вылез. А бывало, подойдешь в темноте, так с самого берега видать, как по болоту голубые огоньки бродят.
— Да неужто ты, Яшка, на болото по ночам ходишь? — спросили у него.
— А чего? С самого детства, — отвечал он. — Летом целыми ночами просиживал, когда малой был. Комарья, правда, там видимо-невидимо. Но какая же на болотах тишина! Вода непроглядная, цветы все неподступные, трясиной как заклятием огораживаются. Стрекозы летают над головой. А потянись поймать ее, она раз — и над самой зыбью парит. Тянешься, того гляди и упадешь, — улыбаясь в седоватые усы, Яшка пошевелил еловой лапой огонь и долго прослеживал взглядом улетающие в небо искры.
— Что же, Яков Фролыч, — подал голос тот из охотников, что помоложе был, — коли ты с детства по болотам лазишь, может быть, ты и на запретном островке бывал, про который сказывают, будто за ним самый окаем земли начинается. Там монах — отшельник жил. Про него говорят в деревнях, что то ли он как будто душу дьяволу продал, Господи прости, — охотник перекрестился и поцеловал нательный образок: — то ли супротив того, злые духи напали на него за его святость да живьем в землю закопали. Признайся, Яков Фролыч, встречал ты того монаха? — Нет, ребятки, монаха того я не встречал, — отвечал Яшка, помешивая ложкой варево, — да и не было его вовсе, так я вам скажу. На островке, верно, бывал. Много там всего понастроено, только жизни давно уж нет, с тех пор как мамка моя Пелагея молодухой в девицах еще жила при князьях Андожских, которым прежде земли здесь принадлежали. Остров тот, сказывала она, прежде вовсе не островом был-не было вокруг него трясины. Он вдавался в озеро, а оно куда шире тогда расстилалося, чем теперича, да с остальной землей он крепко тогда держался. Терема Андожского князя, первого из всех, Михаила Юрьевича отстроили там, богатые терема…То еще, — Яшка почесал затылок, припоминая, — не то что при дедах моих, почитай при прадедах случилось. От того Михаила Юрьевича лет через сто только один сынок остался, Андрюшкой звали его, прозвищем Голенище. При государе Иване Васильевиче вступил тот Андрюшка в опричники да осерчал на него государь и повелел отсечь Андрюшке голову на Москве. Только не успел своего указания сполнить — пред самым палачом прикололи Андрюшку. А кто — неведомо. Вот уж после смерти его, стали терема его пустые ветшать да разрушаться. Озеро размывало землю, трясиной затягивало его. Так и вышло, что оказались терема те на острове. А при князе, дай Бог памяти,
Иване Степановиче Андожском, последнем из всех, решили к острову тому дорогу проложить. Много песку сыпали, лошадей утопили — не счесть. Да и народу при том погубили немало. Проложили дорогу. Принялись терема перестраивать, по — новому там все возводить. Да потом забросили. Оказалось, непрочна та дорога, размывает ее озеро. Только сделали, а ее глядишь, через месячишко и нет вовсе — озеро всю съело. И опять трясина кругом. Но покуда я еще молод был от тех насыпей следы можно было сыскать, вот по ним и проходил я на Голенищин остров, бегал там один — одинешенек.
— А что ж монах-то? — снова напомнили ему охотники.
— Так не было монаха-то, — повторил Яшка невозмутимо, — вовсе не монах последним жил там, а монахиня, — он поднял палец вверх и сделал паузу, чтобы придать значения своим словам: — чуешь разницу? Вдовица старшего сына князя Ивана Степановича, Антона, Евдокией, вроде как звали ее. Так она умом помешалась и собой уродлива была — через все лицо у нее огромный шрам. Таков, что и губы и нос — все порублено. Да и глаз, как у меня всего один остался, да и тот кривой. Она все по деревням слонялась, людей пугала, по волчьи воя. Так мужики ее словили и на остров тот отвезли, юродивую, а дорогу и вовсе разрушили затем, чтоб она обратно не выбралась. Там она и померла с голодухи, как мне матушка моя Пелагея сказывала. А в девичестве Евдокия та первой красавицей слыла, только после призор на нее навели, вот и с ума она спятила от того…
— Да все с зависти, небось, бабы — злыдни, — откликнулись смешками охотники.
Стоя за живой изгородью из еще не опавших листьями кустов смородины, матушка Сергия выслушала их разговор и грустная улыбка тронула ее губы. Вот как все запомнилось в народе — и Евдокия выходила страдалицей, да и князь Андрей Голенище, добивавшейся верховенства над Белозерской землей предательством всей семьи своей тоже спустя триста лет едва ли не героем легенды стал. Осенний холодок уже пробирался под одежды, но матушка Сергия терпеливо дожидалась, пока охотники закончат свою ночную трапезу и отправятся спать. Она видела, что в верхней кладовой над птичником уже все сготовлено для того: расстелена солома и пуховики, рында с дождевой водой стоит для умывания у самой лесенки, приставленной наверх. Скоро уж и соберутся, полагала она. Так и вышло. Помолчав, охотники заерзали на шкурах своих.
