— Я не знаю, — Софья в растерянности пожала плечами, — сейчас мне бы хотелось, чтобы это оказалось так. Но насколько я знаю Ермилу, он всегда исполняет то, что обещал. К тому же он очень привязан к князю Федору Ивановичу и ни за что не решится причинить тому боль. Ведь вернувшись без моего зова в усадьбу, он вынужден будет сообщить князю, что Арсений погиб. Нет, Ермила не таков, — она уверенно покачала головой, — Он будет отсиживаться до конца. Пока ему не позволят вернуться. К тому же он считает себя виноватым в смерти Арсения…

— В иных обстоятельствах, я бы сказал тебе, — проговорил Командор, и по тому, как вздрогнули его густые черные брови, Софья поняла, что она не зря волнуется: Мазарин ощущал такую же тревогу, — я бы сказал, — повторил он, — что два простоватых мужика-охотника вовсе не интересны изысканному во вкусах Белиалу. Я полагаю, что прислуг в усадьбе князя Прозоровского достаточно, однако он не стал искушать, к примеру, какую-нибудь ключницу или старуху-приживалку, он выбрал себе в жертвы натуры потоньше. Но сейчас Демон ослаб, он измучен длительной борьбой с нами. И он вполне может отказаться от принятого амплуа гурмана, воротящего нос от грубой, дурно пахнущей пищи. Да, он может наброситься на них, дабы во чтобы то ни стало вернуть себе хоть какую-то силу.

— О, боже! — Софья в отчаянии сжала пальцами виски, — и во всем виновата я, во всем виновата я одна! Это я не решилась нанести князю сердечный удар, я пожалела его, а получается, что подставила под удар еще двух ни в чем не повинных людей… Скажи, скажи мне, — соскользнув с ложа, она подбежала к Мазарину, — мы можем еще спасти их?

Он несколько мгновений вглядывался в сияние ее сапфировых зрачков, прозрачных и бездонно глубоких. Потом ответил настолько спокойно, что Софье почудилось, даже безмятежно:

— Мы не только можем, мы даже обязаны сделать это. Я сам отправлюсь сейчас же к оврагу. А ты останешься здесь.

— Нет, — запротестовала она, — я пойду с тобой. Я должна пойти с тобой, ведь это же я во всем виновата…

— Я вижу, ты уже истосковалась без Жюльетты, — едва заметно улыбнулся Мазарин, и наклонившись, поправил волосы, выбившиеся из косы у нее по плечам, — тебе не терпится, чтобы она рассказала тебе еще что-нибудь интересное, — жар, все еще клокочущий у него внутри, жар так и не утоленный ею, дохнул на Софью обжигающе и ошеломил княжну. Она даже не могла себе вообразить, что внутри у этого столь сдержанного мужчины, внешне даже крайне равнодушного, может копиться столько страсти и сердечного огня. «Мы оба с ним пронизаны огнем, мы с ним повенчаны огнем», вспомнилось ей в этот миг восклицание Демона. О, Да! Хотя бы в этих словах Жюльетты можно было теперь признать правду: — Хорошо, я возьму тебя на еще одно свидание с Белиалом, — проговорил он понизив голос и наклонившись к ней, — но прежде ты скажешь мне, неужели в своей ласке я для тебя все же хуже Василия. Неужели он любил тебя более искусно, чем я…

Он больно стиснул ее руку. Услышав, она отшатнулась. Она вдруг почувствовала в его словах ясный отголосок речей Жюльетты. И потому пролепетала едва слышно:

— Я вовсе не думала, Командор, я не думала…

— Что я ревнив? — закончил он то, что она не посмела сказать ему в глаза: — Ты хочешь сказать, что не думала, что я грешен? Но как же мне быть иным, если моей матерью была колдунья, которую сожгли на костре. Конечно, Великие Магистры Храма, которым я служил верно до самого последнего вздоха Птолемаиды, павшей перед полчищами сарацин, они изрядно очистили молитвами и постами мою дурную наследственность. Но все же они не отучили меня от привычки всегда оставаться мужчиной, и потому я иногда позволяю себе быть ревнивым.

— Мне кажется, Мазарин, что нам вовсе не следует теперь искать сравнения между тобой и Василием, — Софья отважилась взглянуть ему в лицо и в ее темно-синих глазах он увидел спрятанные в глубине слезы, — я слишком переменилась нынче по сравнению с той наивной девочкой, какой была накануне свадьбы с князем Ухтомским. Та девочка умерла, ведь с этим никто не поспорит, даже ты. Ее убило отчаяние. И гибель возлюбленного всего лишь упрочила намерение в том, что и так, рано или поздно должно было бы произойти. Когда ты вернул меня к — жизни, забрав уже на пути в ад, ты вернул меня вместе с прежним отчаянием, изменившим мою душу. И та, какова я есть, я не знала никого, кроме тебя и никто, кроме тебя, не мог бы теперь вызвать у меня слезы, потому что они все были выплаканы в день смерти Василия. Надеюсь, что я ответила тебе. А теперь, может быть, мы все-таки отправимся на помощь охотникам? Я не хочу винить себя, что по недомыслию своему и незнанию, с каким врагом имею дело, способствовала невольно их гибели, — она положила свою руку на его, внутренне боясь, что она окажется холодна, как была холодна рука Жюльетты. Но нет, рука Командора излучала тепло и Софья, почувствовала всем существом своим, как под ее пальцами трепещет жизнь. Наклонившись, он поцеловал ее в губы.

Сквозь полупрозрачный туман над Андожским озером плыла полная бледно-желтая луна. Тишина окутывала стоящие темной, непроглядной стеной леса. Выйдя из разрушенного монастыря, закутанная в меховое манто Софья прислушалась — только отдаленный тоскливый лай собаки донесся до нее. Против воли она вздрогнула ей показалось, что перед ней расстилается зловещее преддверие ада — для тех, кто утратил Божье расположение, чистилище, где покинутые души осуждены стать жертвами духов зла и мучиться, чтобы со всей полнотой оценить величие Господа в тот день, когда им будет дозволено снова увидеть свет.

Старая охотничья изба между Андожским озером и болотом прежде называлась Облепихин двор. Жила здесь сама старая косоротица Облепиха и сестра ее колдовка Фимка. К Облепихе за настойками горячительными прежде хаживали все мужики из окрестных деревень — выставляла их старуха в ендовах и кувшинах видимо-невидимо. Хаживали тайком от женок да соседских глаз, оттого к охотничьему домику за почти что полвека много тропок протоптали да пролазов понаделали. О сестре Облепихиной Фимке, тоже уж покойной давно, много пересудов сохранилось. Сказывали, что была баальницей (наговоры делала) и только разозли ее вмиг обратится в волка, подстережет в укромном местечке да разорвет на части.

Облепиха та была старуха рослая, седые космы свои зимой и летом прятала под старый грязный плат, а на сарафане у нее было нашито цветных тряпок, коим и числа не хватит. Облепиха цветные тряпки подбирала везде, все больше выбирая красные да рыжие, от чего и прозвали ее Облепихой по цвету облепихипых плодов. И когда запестрел ее сарафан сплошь, она лоскутья яркие принялась и на кафтан сермяжный нашивать. На дворе у Облепихи сохранилось множество построек. Прежде в них странствующие юродивые да нищие живали. А бывало заезжали к Облепихи из самого Белозерска приказчики решеточные, порой и со стрельцами, все конно да оружно — все не лень им было по низинам мокрым да по тропкам тесным ехать за тридевять земель, лишь бы только выпить на дармовщину. Так старшой из них как наморщит синий нос на багровом лице, понюхает воздух избы, где в прирубе жила сама Облепиха, да как закричит, затопает:

— Эй, Катька! Облепиха чертова, не прикрываешь ли лихих на краю земли?

Облепиха сразу смекнет, что к чему, выплывет на порог в своем пестром наряде, поклонится стрельцу земно, словно царю.

— Нищий двор-то, — пропоет елейно, — батюшка, нищий. Божьих людей пригреваю, за душу мою грешную они после Бога молят. Для спасенья души живу и людей спасенных держу.

— Ох, я всех твоих спасенных, бабка, сынов собачьих перетрясу с их дырявыми сумами! — пригрозит старшой напускно.

А Облепиха уж давно смекнет, к чему клонит он — хитрющая с молодых лет. Скоренько, сколь может, побредет в свой прируб и несет одну медную ендову с медом обарным, другую с медом пряным и смородиновым, сюда же ендову с водкой пшеничной выставляет, при всем чашки малые деревянные дабы черпать ими, рушники белые с петухами, да с поклоном к служивым обращается: