– А! – сказала Жанни. – Ты хорошо повеселился? Хорошо. Мы больше не заговорим об этом. Что этому лжеколдуну делать между нами?

Через щель в ставне ворвался лучик и, проскользнув между мной и девушкой, осветил пепел в камине.

– Я тебя больше не вижу, – сказала Жанни.

Она пересела.

– Вот теперь совсем другое дело, но ты как будто на другом берегу реки.

И можно было подумать об одной из наших обычных игр; однако я не стал радоваться этому.

– Мне пора идти.

– Да я тебя задерживаю… я тебя задерживаю, я совсем неразумная… О! Да я никогда и не была особенно разумной!

Мы подошли к порогу.

– Ты придешь на бал?

– Да, но я не умею танцевать.

– Это ничего, я тебя научу. Ты придешь… скажи… чтобы я не была одна? Придешь, точно?

И опять она взяла меня за руку; внезапно поднесла и прижала ее к своей груди. Она стояла, прислонившись к стене, полузакрыв глаза.

– Жанни!.. Что с вами?

И я выдернул свою ладонь из ее рук, которые медленно опустились.

– Побудь здесь еще немного, – прошептала она, – я несчастна.

Потом, попытавшись через силу улыбнуться, она спросила меня:

– Я тебя напугала?

– Нет, но…

Я тоже сделал над собой усилие и дотронулся до ее руки:

– Вас очень любят, Жанни, вы знаете, я, и Ришар, и Баско тоже…

– Да, я знаю, но я…

Ее глаза опять наполнились слезами:

– Ты видишь, я дура, дура… И чему они могут помочь, эти слезы!.. Теперь уходи, я тебя и так задержала. Но ты же понимаешь, мне это было нужно… Иди, иди, быстренько…

И когда я уже уходил, она сказала:

– Послушай, ты слышишь их?

Со склона холма, оттуда, где большая дорога, раздавался барабанный марш, и эхо долины ему вторило. Первые призывники подходили к деревне.

Группа за группой, по трем дорогам, что пересекаются на нашем холме, прибывали все призывники кантона. И мы, сбежавшись к мэрии, мы их поджидали, мысленно проделывая их путь. Сопровождавшие их от первых домов деревни горны, барабаны и литавры превращали их приход в триумфальное шествие. Руку вверх, руку вниз, высоко поднятая голова, развевающийся флаг и фанфары – когда они проходили по площади перед церковью, это была армия-завоевательница, входящая в столицу. Армия, которая насчитывала порой не более пяти-шести человек, но чего стоил вызов в их глазах и гордость за свою родную деревню. Каждая группа выставляла напоказ особые знаки отличия: ленту на шляпе или цветок в петлице. Они подходили к порогу мэрии, и тут в течение нескольких минут дрожали стекла; за медными раструбами краснели от натуги лица; палочки того и гляди разорвут барабаны, а ребята с большим барабаном, обвязав кулаки, до крови били в гулкую кожу. Раздавался последний аккорд, в наступившей тишине их приветствовали плоской шуткой:

– Что-то маловато в этом году ребят из Пришли – два лысых и один стриженый!

– Парней из Пришли хватит, чтобы вам рты позатыкать.

– Наверное, лет двадцать назад у ваших отцов был понос!

– Это было получше, чем рожать недоносков.

Но любая перепалка прекращалась у лотка, где каждый из ребят изукрашивал себя позолоченными кокардами и нашивками.

К трем часам подъехала коляска; высокопоставленные лица вышли из нее, чтобы председательствовать в комиссии. Вот так, деревня за деревней, вызываемые и сопровождаемые сельским полицейским, призывники входили в ратушу, и мы видели в окнах второго этажа их длинные голые торсы, видели, как они, озябнув, потирают себя руками и прогуливаются, ожидая своей очереди.

Когда их судьба определилась, они собрались в одно войско и, вскинув перед собой одиннадцать флагов кантона, промаршировали через деревню, сопровождаемые звуками торжественного марша. Мы бежали рядом с ними, в тени их славы; мы проходили, а нам вслед махали руками. Уже несколько девушек направлялось на бал; мы им кричали: "Да здравствуют девушки года!" Они улыбались, смущенно краснели и торопились, шагая быстрее, одна за другой.

Еще со вчерашнего дня на площади перед церковью был разбит шатер для бала. Детям было запрещено туда входить, но мы ловко умели пробираться с толпой. Сначала девушки и парни прогуливались по звонким доскам, не подходя друг к другу; и если каждый из полов и афишировал полное безразличие к другому, иногда можно было перехватить понимающий взгляд, услышать приглушенный смешок, и уже чувствовалось, как в сумерках зала нарождается легкое возбуждение. Взгромоздившись на доски ограды в том месте, где тент приподнимался, чтобы открыть эстраду, Баско сказал насмешливо:

– Ты знаешь! Утром, тот тип с фокусами, я узнал, кто он.

Но я не питал более иллюзий; и разве имело значение то, что этот фокусник когда-то женился на девушке из нашей деревни, работавшей где-то в пригороде! Она умерла, и все ее забыли.

– Он уедет сегодня вечером, – добавил Баско, – в повозке Кардиналя, своего тестя, который отправляется на рынок. А?! Что ты скажешь на это?

Музыканты наконец-то взошли на эстраду, и мы услышали звуки настраиваемых инструментов. Прогуливающиеся остановились; уже тут и там призывники подходили к девушкам, которых они выбрали себе в пару. Но тут гул стих, я увидел, как головы повернулись ко входу; потом по залу пробежало шушуканье.

На пороге появилась Жанни. Она встала там неподвижно, с безразличным видом, и можно было подумать, что она сюда зашла лишь случайно, прогуливаясь где-то неподалеку. Вероятно, ей стало стыдно за свое притворство: она сделала несколько шагов вперед, пары расступались, чтобы дать ей пройти, и тут же смыкались снова.

Среди ребят некоторые улыбались удивленно или насмешливо; другие, из соседних деревень, расспрашивали девушек, которые сразу притворялись шокированными или принимали презрительный вид. И пока Жанни приближалась – букетик ландышей приколот к желтому шелковому платью, кулаки сжаты, глаза устремлены в одну точку, – я чувствовал, как напряженно она держится, и дрожал при каждом ее шаге, боясь, что внезапно она упадет в обморок. Настал момент, когда Жанни вынуждена была остановиться; она дошла до середины зала. Как притвориться, что не замечаешь волны насмешек, враждебности, назревающего скандала, которые вызывало ее присутствие? Тут Жанни огляделась, казалось, в поисках опоры. И, быть может, побежденная, она вернулась бы туда, откуда пришла, но опять у входа расступились пары, я увидел Брюно, за которым шли Ришар и Малыш Жанрю.

– Ну что ж! – сказал Брюно. – Ну что ж, Жанни! Вы думаете, что мы вас не видели на велосипеде? Да если бы вы не приехали, мы бы тут же отправились за вами.

Потом хлопнул в ладоши:

– Сегодня будет играть музыка или нет?

Ришар смотрел на девушку нежно и виновато. По его черной куртке из-под сверкающей кокарды спускались трехцветные ленты; он был доволен и смущен.

– Пошли! – скомандовал Брюно, подталкивая друга. – Пригласи ее; я танцую с ней второй танец.

И как только Ришар обнял девушку – музыканты, казалось, ждали этого момента, – к потолку взлетела мелодия вальса; тут же все пары начали кружиться, медленно, торжественно и чуть-чуть скованно, потом быстрее, теснее, слаженней, отбивая ногами по полу такт.

Брюно за Ришаром и снова Ришар и Малыш Жанрю, за ними другие. Жанни, казалось, просто позволяла танцевать с собой, чужая, равнодушная. Однако понемногу она оживилась; ее тело все непринужденнее держалось в объятиях партнера. Она не поддерживала беседы; едва ли слушала слова своих партнеров; лишь иногда нервный смех зажигал на ее щеках розовые пятна. Между двумя танцами, пока пары прогуливались по залу, я заметил, как она будто бы искала кого-то подле себя, уже не сильно надеясь, быть может, но жадно и с каждой секундой все больше разочаровываясь. Под тентом было очень жарко; пот тек по лбам и корсажам; Жанни вся как будто собиралась в комок, встревоженная, задерживая дыхание. Потом она вновь шла танцевать.

– Я тебя наконец-то нашла!

Жанни стояла передо мной – я сидел на скамейке в уголке.