Чернота пространства озарилась безмолвным розовым отблеском. Ослепительная вспышка продлилась лишь миг, а затем угасла.

– Все кончено, – сказал Лоренс.

– Как долго ты находился во власти этого существа? – спросил Мэтью.

– Мы стали его жертвами почти с самого начала. Он удерживал нас, показывая чудеса, странные способы бытия и различные видоизменения сознания. Он овладевал все новыми и новыми людьми, но, казалось, не знал удовлетворения. Я и другие исследователи сопротивлялись ему, однако наши усилия оставались тщетными. Это заставило отца пойти на хитрость. Он притворился, что примкнул к нему, а потом нажал на взрыватель.

– Так вот, значит, как выглядели древние, – задумчиво произнес Мэтью. – Хотя вряд ли это существо имело отношение к Седьмой расе.

– Я тоже в этом сильно сомневаюсь, – сказал Лоренс. – Мы не нашли никаких серьезных доказательств, но у меня сложилось впечатление, что Гео принадлежал к расе мощных галактических существ, которые не обладали большим интеллектом. Возможно, он был последним из своего вида – и наверняка единственным, с кем нам довелось встретиться. Я думаю, Гео прятался в брошенных городах, подобно змеям и летучим мышам. Как опытный хищник, он имел множество способов для порабощения других существ, но его тоже можно было убить.

– А что он еще рассказал об Атлантиде? – спросил Мэтью.

– Я не в курсе, – ответил Лоренс. – Он говорил что-то о привязанности к месту. Это напоминает мне легенду о Прометее в горах Кавказа. Кроме того, в его истории есть аспекты мифа о Христе. Хотя в данном случае он выступал в роли Люцифера. И знаете, в нем действительно было что-то дьявольское.

– Мне тоже так показалось. И я нахожу вашу аналогию довольно интересной. Думаю, землемы и другие виды впервые столкнулись с чем-то подобным. Однако в Галактике могут существовать и другие такие существа. Некоторые из них, возможно, обитают в брошенных городах. Но вот где мы встретимся с остальными?

– Главное, не забывать о них и оставаться настороже, – сказал Лоренс. – Послушайте, Мэтью, а мы не можем отложить наш разговор на какое-то другое время? Мне уже пора уходить.

– Куда ты так спешишь?

– Хочу увидеться с Сарой. Гео запрещал мне общаться с ней.

Лоренс направился к выходу, но, сделав пару шагов, остановился.

– Жаль, что с нами больше не будет отца. Он бы порадовался этой встрече.

Позади него лежали серые Азоры и Геркулесовы столпы; только небо над головой, и только говно – под ногами.

– Гребаное говно! Гребаное говно! – проорал Парети тускнеющему вечернему свету. Проклятия обламывались об окурок сигары, теряя обычную ярость, потому что смена заканчивалась и Парети очень устал. Впервые он выругался так три года назад, когда записался в сборщики на говенных полях. Когда впервые увидел склизкий серый мутировавший планктон, испещряющий этот район Атлантики. Как проказа на прохладном синем теле моря.

– Гребаное говно, – пробормотал он. Это стало ритуалом. Так у него в ялике появлялась компания. Он плыл в одиночестве: Джо Парети и его умирающий голос. И призрачно-белесое говно.

Уголком глаза он заметил отблеск света через темные очки с прорезью, движущееся серое пятно. Он ловко развернул ялик. Говно опять выпирало. Над поверхностью океана поднялось бледно-серое щупальце, точно слоновий хобот. Подгребая к нему, Парети бессознательно прикидывал расстояние: пять футов, правая рука напряжена, поднята сеть – странная паутинка на шесте, больше всего похожая на сачок для ловли бабочек, какими пользуются индейцы пацкуаро – и вот короткой, как удар бейсболиста, подсечкой Парети подхватил шевелящийся ком.

Говно дергалось и извивалось, билось в сети, беззубо обсасывало алюминиевую рукоять. Занося кусок на борт и вываливая в карантинку, Парети оценил его вес фунтов в пять. Тяжелый для такого маленького кусочка.

Подхватывая падающее говно, карантинка растянулась, сжатый воздух с чмоканьем захлопнул крышку за щупальцем. Потом над крышкой замкнулась диафрагма.

Говно задело его перчатку, но Парети решил, что дезинфицироваться немедленно – много чести. Он рассеянно смахнул со лба выбеленные солнцем редеющие волосы и вновь развернул ялик.

Он был в двух милях от «Техас-Тауэр».

В Атлантическом океане.

В пятидесяти милях от мыса Гаттерас.

На Алмазной Банке.

На тридцать пятом градусе северной широты и семьдесят пятом градусе западной долготы.

В сердце говенных полей.

Вымотан. Конец смены.

Гребаное говно.

Парети принялся выгребать обратно.

Море было глянцевым, мертвая зыбь катилась к «Техас-Тауэр». Ветра не было, и солнце сверкало жестоким алмазным блеском, как всегда, со времени третьей мировой, ярче, чем когда-либо прежде. Почти идеальная погода для сборщика – пятьсот тридцать долларов за смену.

По левую руку завиднелась нежная серая пленка говна, почти невидимая на фоне волн. Парети сменил курс и подобрал все десять квадратных футов. Говно не сопротивлялось – слишком тонкое.

Парети продолжил путь к «Техас-Тауэр», собирая по дороге говно. Одинаковые обличья оно принимало редко. Самый большой кусок, какой попался Парети, прикинулся кипарисовым пнем. («Тупое говно, – подумал он, – какие кипарисы в открытом море?») Самый маленький – тюлененком. Трупно-серым и безглазым. Парети подбирал обрывки быстро и без колебаний: он обладал жутковатой способностью распознавать говно в любом обличье, а его техника сбора была несравненно более утонченной и удобной, чем методы, используемые сборщиками, обученными Компанией. Парети был танцором с природным чувством ритма, художником-самоучкой, прирожденным следопытом. Эта способность и отправила его на говенные поля, а не на фабрику или в потогонные конторы для интеллектуалов, после того как он закончил мультиверситет с отличием. Все, что он знал и чему научился, – к чему оно в забитом, переполненном, кишащем людьми мире двадцати семи миллиардов человек, отпихивающих друг друга локтями в поисках наименее унизительной работы? Образование мог получить любой, специальность – не всякий, золотую медаль – далеко не каждый, и только горстка подобных Джо Парети проскальзывала через мультиверситет, прихватив по дороге звание магистра, степень доктора, золотую медаль и красный диплом. И все это стоило меньше, чем его природный дар сборщика.

Собирая говно с такой скоростью, Парети зарабатывал больше, чем инженер-проектировщик.

Но после двенадцатичасовой смены в морозно-блестящем море усталость притупляла даже это удовольствие. Парети хотелось только рухнуть на койку в своей каюте. И спать. И спать. Он швырнул в море сырой окурок.

Махина громоздилась перед ним. По традиции ее называли «Техас-Тауэр», но она отнюдь не напоминала первые платформы подводного бурения довоенной Америки. Скорее она походила на суставчатый коралловый риф или скелет невообразимого алюминиевого кита.

Дать «Техас-Тауэр» определение было бы затруднительно. Она передвигалась, а потому была кораблем. Могла намертво прикрепляться к дну морскому, а потому являлась островом. Над поверхностью виднелась «кошачья колыбель» труб: приемники, куда сборщики закачивали говно (как расставался со своим грузом Парети, прикрутив складной штуцер карантинки к мельхиоровому раструбу приемника «Техас-Тауэр», чувствуя, как пульсирует труба, когда давление воздуха перегоняло говно из баков ялика в приемник), решетчатые причалы для яликов, балки, поддерживающие радарную мачту.

Была еще пара цилиндрических труб, раззявленных, точно орудийные дула. Входные шлюзы. А под ватерлинией «Техас-Тауэр», как айсберг, расползался и ширился складными секциями, которые могли убираться или раздвигаться в зависимости от глубины. Здесь, на Алмазной Банке, дюжина нижних уровней бездействовала в сложенном виде.