– Береги себя, милый.

– Я сегодня видел лорда Чиррер в Крепости, Принцесса. С ним все в порядке.

– Спасибо, Каддет. Спасибо. – Ровный, дружеский тон.

– Помнишь, ты мне говорила о "Великой", Стрела?

– Великая?!

– Ну, да.

– Я думала, что она уже умерла. Она же старуха!

– Жива! Послала шесть кинжальщиков потрогать меня.

– Я знаю, ты победил, Великий и Могучий. А "Великая" – это очень старая старуха, Каддет. Настоящая степная змея. Воитель. Когда Император свергал прежнего, Великая была с ним. Во всех смыслах, Каддет, – Принцесса хихикнула. – "Великая"… Остерегайтесь ее. Отец рассказывал, что ее личная армия всегда била армии других Воителей во время переворота. Странно, что она поднялась с ложа. Если сможешь, убей ее, Каддет. Хотя бы за то, что она хотела убить тебя. Мне пора идти. До связи?

– Береги себя, девочка. "Уф-ф! Как тяжело".

Кадет достал бинокль – это была выносная видеокамера, имитированная под грубый тяжелый бинокль стеррской работы. Осторожно забравшись на крышу укрытия, на большом увеличении Каддет рассмотрел лагерь чугов почти до самых дальних рядов палаток. Все они были похожи друг на друга – нормальная маскировка для армии, потерявшей половину своих генералов из-за их привычки к пышности и богатству амуниции. По лагерю неприкаянно бродили тысячи воинов, еще многие тысячи сидели у костров, приготовляя еду. Никакого намека на готовящийся штурм. Отряды, выстроившиеся почти под ним, так и стояли на месте: тренировка. Но Неспящая толкала его головой – она чувствовала, что оттуда, из осадного лагеря, шла какая-то тревога. Неясная.

Спустившись в укрытие, Кадет надул и поднял над ним три зеленых шара из пузыря морской коровы – сигнал долговременного спокойствия в лагере чугов. Скоро из ближнего угла Крепости ему ответили – тоже подняли три зеленых шара.

А тем временем в одной из обыкновенных воинских палаток лагеря Императорских армий уже шло решающее сражение. Его начали пятеро из семи оставшихся в живых Воителей, не согласных с тактикой штурма Королевской Крепости, предложенной Великой. Старухи, как они ее называли.

Сама Старуха, почти лысая женщина с желтой кожей – иссушенная прожитым временем, пережитыми страстями и смертельной шафрановой болезнью – с закрытыми глазами лежала на пуховых подушках в самом теплом углу палатки и ладонью грела правый бок. Там жил червь. Он ворочался и грыз Старуху. Для нее не было секретом, что она умирает. Ее интересовал вопрос – уже умирает, или сегодня еще надо пострадать. Она уж было, собралась умереть дома, в Империи, в своем любимом с детства громадном степном имении, но принесли письмо от Императора – Малыша, как вслух она его называла давно – на ложе, пропитанном их потом, и про себя – всегда, даже когда он все-таки стал Императором. Ему тогда было чуть за десять лет, а ей – уже за пятнадцать. Она была нужна Малышу своими деньгами, вымуштрованной армией и авторитетом Имени рода. Он ей нравился – как дерзкий и горячий новый вождь вождей чугов и как страстный бесстыдный молодой любовник. Она подарила ему свою армию, а он, взойдя на кровавый престол Императоров чугов, забыл ей вернуть ее. Она не обиделась – помощь Императору возвышала ее достоинство. Она родила от Малыша сына, как до этого рожала детей от еще трех других мужчин. Официально все ее дети носили знаменитое и древнее родовое Имя ее никчемного безвольного мужа, но в Империи все знали, кто был отцом этого мальчика. Но Великая ничем не отличала его среди других своих детей. Как Воитель он был бесталанен. Не умен. Не горяч. Но вот Малыш ей написал: "Нашего сына убили при первом штурме Королевской Крепости Стерры, и девять других Воителей тоже. Отомсти за него и за них. Я дозволяю тебе все, моим Именем. Я знаю, что ты умираешь. Отомсти и умри. Ты сможешь".

И она смогла. Все еще неукротимый дух заставил шевелиться ее немощное тело. Одним окриком она подняла свою армию, быстро пришла сюда с обозом, катапультами и баллистами, и встретила не армию Императора, а болотную жижу с беззубыми жабами. Не воодушевленными Воителями Императора чугов, а жабами. Так их назвал Степной Орел, который всю жизнь охранял ее, чьими глазами она смотрела на людей и на их дела. Это Орел сказал ей два года назад на большом приеме у Императора, посмотрев на почтительную толпу пышно одетых людей, лизоблюдов, окружавших трон Малыша: здесь нет людей, все они – старые рабы с пустыми глазами беззубых жаб. И Старуха увидела – это правда, вокруг Малыша нет живых людей. Ни молодых, ни стариков. Не было восторженных взглядов, безоглядного порыва! Только рабская покорность и страх за свою жизнь. Всего лишь один горячий и живой, смелый и пытливый взгляд увидела Старуха на том приеме: у девушки около штандарта рода Гигар. Только один!"Империя состарилась, – сказал Степной Орел. – Ей нужна война или ее ждет смерть!" А вскоре он, мудрый советчик, куда-то скрылся. Как однажды вдруг появился, так однажды же вдруг исчез. Наверное, он покинул ее, потому что именно тогда она начала умирать. Или уже умерла. Червяк в боку протестующее повернулся, и от боли Старуха раскрыла глаза. И сиплым прерывающимся голосом сказала этим жабам, готовым бездарно погубить великую армию Императора чугов:

– Я повторяю – штурм каждый день. Малыми силами. Сегодня вечером. Завтра утром. И снова – вечером. Потом утром. И опять. У нас большая армия. У гилей закончатся стрелы, болты и пики. Растянутся веревки на катапультах. Одни из них устанут бояться каждый день. Другие привыкнут к нашим попыткам. Мы перестанем бояться и уважать Королевскую Крепость. Потом большой штурм на весь день. Мы сломаем не только их Крепость, мы сломаем их души. Теперь идите. Готовьте вечерний штурм.

– Вынесете меня отсюда, – шепотом приказала она рабам. – Хочу полежать на сене.

Это было одно из сладчайших воспоминаний ее жизни – в жаркий летний день лежать на душистом сене, пить прохладное молоко из кувшина, чтобы молоко лилось через край, заливая шею и грудь, и чтобы любимый с восторженным хохотом пил молоко, стекающее с ее крепкого загорелого горячего тела.

Неспящая ударила лапой, заскучавший Кадет схватил бинокль и быстро оглядел вражеский лагерь: никаких признаков активности. Разве что… Он аккуратно улегся на нагревшейся крыше укрытия, выбрал правильную позицию, навел бинокль на сомнительное место: в дальнем среднем ряду, на солнцепеке между палатками, рабы выстилали пышными охапками сена небольшую площадку. Потом сразу шестеро других рабов на руках, удивительно слаженно шагая, вынесли из палатки человека и положили на сено. Камера работала на пределе мощности, а Кадет все равно не мог четко рассмотреть лежащего. Рискуя развалить крышу укрытия, Кадет гибко дотянулся до винтовки – вот чей прицел, можно сказать, не знает предела. Через долю секунды он увидел уродливое желтое стариковское лицо – почти лысая голова, беззубый рот, запавшие глаза и щеки. Но взгляд!… Как лазерный луч, бескомпромиссно прямо взгляд упирался в него. Живой строгий, холодный проницательный взгляд. "Великая!" – осенило Кадета.

Кто-то далеко издали смотрел на нее, знала Великая. Но не было с ней Степного Орла, чтобы предупредить об опасности или объяснить, что это значит, когда она чувствует чужой недобрый внимательный взгляд, но ничего опасного не видит перед собой на тысячу шагов впереди. Этот взгляд шел не с карниза действительно могучей и надменной Королевской Крепости и не дальней высокой стены с тремя замковыми башнями, в которой Великая ощущала какую-то неправильность. Взгляд шел с какой-то скалы Пограничных ворот. Надо еще раз послать своих солдат проверить скалы…

Разорванное на три части тело Великой раскидало далеко за палатки, вспыхнуло сено, на котором она лежала. Поглядывали на безоблачное небо. Нашелся раб, который рассказал своим товарищам, что и в Империи жарким днем, случается, вдруг ударяет с неба молния, метит в самые высокие деревья или в человека, если вокруг больше никого нет. На раба донесли. Его определили в переднюю пару носильщиков самой большой и тяжелой штурмовой лестницы. Раб знал и все вокруг знали – его приговорили к смерти. Он не получит свободу и землю, которую другие выжившие рабы получат за стеной Королевской Крепости в Стерре.