И тогда я подумал: возможно, генерал Петер Тандески, как бы это сказать деликатнее, умнее, чем он выглядел в этой беседе. Защищать нейтронное оружие, исходя из законов нормальной логики, — невозможно. Аргументов в его пользу, вне круга классовых интересов, да еще понятых самоубийственно, не существует в природе. Отрицать роль бундесвера как ударной силы НАТО, простирающей руки к этому оружию, тоже смешно. Не знаю, как выглядел бы в беседе на эти темы подполковник Лер. Впрочем, какое это имеет значение.

Золотой день стоит над Мюнхеном. Медлительно катит свои воды Изар сквозь город, обладающий способностью врываться на страницы немецкой истории в самых неожиданных обличьях. Политическая грамматика числит Мюнхен и как имя нарицательное. 28 сентября 1938 года город дал свое название соглашению, которое предало Чехословакию, распахнуло ворота второй мировой войны и означало триумф слепого классового эгоизма. В многовековых биографиях человеческих поселений чего только не бывает! Но все же...

Гейне, конечно, был прав, утверждая, что в Мюнхене, как в сцене с ведьмами из «Макбета», можно наблюдать вереницу духов в хронологическом порядке, начиная от дикого темного духа средневековья и кончая просвещенным духом нашего времени. Я ехал в Мюнхен, и цепь невольных ассоциаций позвякивала в сознании кандальным звоном, неумолчно напоминающим призраки Дахау, расположенного невдалеке от этого самого центра Баварии.

Отсюда вырвался тлетворный дух Гитлера, отравивший всю Европу угаром нового средневековья, здесь после второй мировой войны и разгрома фашизма привольно воспарил дух реваншизма. Его конденсированные субстанции олицетворены людьми.

Они носят различные имена, но обладают тем сходством, что втихомолку начисто отвергают принципы Потсдама и Хельсинки, и громогласно утверждают, будто страны Варшавского Договора нарушают стратегическое равновесие в Европе. Мечтают поскорее разместить крылатые ракеты, приласкать нейтронную бомбу в своих пределах, нарастить боевой потенциал НАТО, в особенности на территории ФРГ, а между тем декларируют свои симпатии разрядке.

Таков комбинационный стиль ХДС — ХСС. Логики в нем нет, зато избыток чего-то другого...

Здесь легко припоминается сатирический портрет, исполненный несравненным пером того же Гейне: «Мы можем представить к вашим услугам один экземпляр этой породы, демагога по профессии... да вот и он сам».

Кто же именно? Фамилия не названа.

Но, без риска ошибиться, укажем на некоего Массмана, крайнего реакционера и националиста тех дней. Его аттестовал Гейне «ходячим памятником минувшего времени», надеясь, что сей субъект, «подобно последнему из могикан, пребывает в качестве последнего представителя целого племени, он — последний демагог».

Увы, выплод этого племени при закате империализма как высшей стадии капитализма намного превосходит все то, с чем был знаком Гейне в эпоху расцвета европейского буржуазного правопорядка. Массман фитюлька в сравнении с западногерманскими проповедниками гонки вооружения, а в конечном счете и реваншизма.

Как совместить такой курс и стремление миллионов людей жить в мире, избавиться от угрозы ядерной катастрофы, отогнать от изголовья детей призрак тотального уничтожения? Нормальная логика отказывается служить такому курсу.

Безумные цели рождают клиническую демагогию. Перелистывая газеты Штрауса — Шпрингера, отчетливо понимаешь, какой бикфордов шнур подожгла американская реакция в надежде, что зловещий огонь побежит к другому концу, в Европу, и разразится там взрывом. Невозможно забыть слова Штрауса, когда он комментировал решение президента США временно отложить производство нейтронной боеголовки: «Картер стоит на коленях перед Советским Союзом». С этим мировым рекордом демагогии соперничают только речи конгрессменов о «советской угрозе».

Между тем мир повернул к разрядке. Душой этого поворота стали инициативы Советского Союза. Открывались новые возможности оздоровления политического климата в Европе. В то время правительственная коалиция ФРГ высоко оценила значение майских соглашений в Бонне. Экономические отношения двух стран приобретали размах и долговременность. Но евроракеты испортили все дело.

Люди на Западе устали от злокозненной пропаганды. Они хотят мира, разоружения. Все мюнхенцы, с которыми мне случалось говорить о том о сем, — люди самых разнообразных профессий, все решительно высказывались против нейтронного оружия,

В Мюнхене расположены главные офисы концерна «Сименс А. Г.». Я разговаривал с доктором Хорстом Зибертом — директором управления информации, и с Вернером Брёлем — специалистом по экономическим связям в СССР, белокурым молодым человеком, не раз уже посещавшим Москву. Они в один голос сказали: «Нам нейтронная бомба не нужна. Мы хотим производить, продавать, покупать».

А потом Брёль заметил:

— Бизнес не терпит пустоты. Мы уже не один год и не первое десятилетие работаем с вашими фирмами. Единственное, чего мы хотим, — расширить эти связи.

Они хотят делать с нами взаимовыгодные дела, трезво при этом оценивая различия двух общественно-экономических систем. А кто требует от них большего? Не мы же! Когда я разговариваю с западным бизнесменом, то всегда вспоминаю замечание Энгельса о буржуазном экономисте Робертусе: «Этот человек вплотную было подошел к открытию прибавочной стоимости, но его имение в Померании помешало ему в этом». Большего требуют антикоммунисты, реакционеры, советологи. Их бесит склонность значительной части деловых людей разных стран Запада отделить торговлю от идеологической борьбы. Эти люди гораздо лучше, чем политики-горлопаны, представляют себе, что любая боеголовка способна лететь не только в одном направлении, и сознание такой возможности дает им ту долю трезвости, без которой нельзя существовать в современном мире.

Размышляя таким образом, я вернулся из конторы могущественного концерна в тихий, наполненный этаким западноевропейским полушепотом, чопорный отель «Экзельсиор», где меня от подъезда до номера, как и повсюду в этой стране, неотступно сопровождали два шелестящих братца-близнеца: «Битте шён» и «Данке шён». Вернулся, чтобы, маленько передохнув, вновь отправиться в путь.

Мы идем к старинной резиденции баварских герцогов — к дому, который так и называется — «Резиденц». Там, в зале «Антиквариум», как значится в пригласительном билете, состоится правительственный прием и государственный министр сельского хозяйства Баварии Ганс Эйнзенман откроет Неделю вина.

Все было нарядно и торжественно. Избранные гости чинно расхаживали но зеркально навощенному полу. На хорах тихо цели скрипки. Даже бетховенская застольная прозвучала в этой атмосфере элегически. Служители в пышных ливреях разносили на серебряных подносах бокалы, мерцающие золотистым вином.

Министр произнес речь, густо посыпанную аттической солью — изречениями римских и греческих мудрецов. «Общеизвестно, — сказал он, — что все выдающиеся деятели античности и средневековья, от Гиппократа, лечившего людей почти за четыре столетия до рождества Христова, и Парацельса, жившего пятьсот лет назад, прописывали вино в качестве лекарства». Оратор сделал паузу, обвел глазами зал, хмыкнул и добавил: «При этом не забудьте принцип всех медиков всех веков, выраженный в древнейшей истине: «Лишь правильная доза способна предотвратить превращение субстанции в яд».

Публика сочла призыв к умеренности именно в этот день неуместным и реагировала на него легким гулом осуждения. Дальше министр, весело поблескивая глазами, но вполне серьезным тоном и как бы споря с невидимым оппонентом, упирал на то, что «старт Недели виноделия во всемирно известном пивном городе Мюнхене не представляет собой какого-либо парадокса, как это может показаться кое-кому на первый взгляд».