Но, пожалуй, мать вышла за него замуж не только поэтому. Скорее всего ей хотелось вырваться из тесной родительской квартирки в поселке железнодорожников.

После развода воспитанием Рюди занялись старики, прежде всего бабушка, которая делала это по-своему. Она руководствовалась двумя принципами. Первый был прост и приятен.

– Рюди – золото, а не ребенок! Вы не представляете себе, до чего он талантлив и одарен. Замечательный мальчик.

Рюдигер быстро смекнул, как поддерживать такое мнение о себе. Он вел себя безукоризненно. Когда приходили гости, он спрашивал, как его учили: «Можно выйти из-за стола?», если другие еще ели. Словом, он старался быть самым что ни на есть благовоспитанным ребенком, то есть вести себя, говоря словами бабушки, «сообразно правилам приличия».

А то, что бабушка считала «неприличным», делалось так, чтобы она этого не замечала. Играя в песочнице, он любил исподтишка стукнуть другого ребенка лопаткой, и тут же сам пускался в рев:

– Он меня ударил!

Кто уж тут усомнится? Во всяком случае, не бабушка. Второй ее принцип гласил: «А что люди подумают?» Она пускала его в ход тогда, когда Рюди шалил или вообще обращал на себя внимание чем-либо нехорошим. Тут-то она и вспоминала про людей.

Со временем Рюди научился пользоваться и этим в ситуациях, которые сулили ему неприятности. Кое-какие вещи очень раздражали бабушку. Например, она сердилась, если он заигрывался и не слышал, когда она звала его за стол.

– Рю-ю-ди! – разносилось тогда по улицам железнодорожного поселка.

Бабушка стояла у распахнутого окна на втором этаже, а Рюди носился по двору, весь в пылу футбольного сражения – ведь счет был 7:4, а игра шла до десяти голов (после пяти – смена ворот), и оставалось забить еще три мяча.

В зависимости от ударения можно было судить о срочности зова. За троекратным «Рю-ю-ди!» обычно следовало «Рюди-и-и!» с протяжным и угрожающим «и-и». Если же и на этот крик белокурый внук не выскакивал из-за угла, то раздавался краткий и совсем уже серьезный клич:

– Рюди!

Но счет к этому времени уже 9:7, и пусть картошка совсем остынет, игру прекращать нельзя… Тогда по поселку разносилось страшное, зловещее имя:

– Рююдигер!

Тут уж никаких промедлений. Рюди, он же Рюдигер, мчался сломя голову по лестнице, не дожидаясь, пока бабушка сама выйдет во двор, а влетев в квартиру, задыхаясь, оправдывался;

– Прости, бабушка. Пришлось помочь господину Зильбершмидту. Он огораживал курятник и попросил, чтобы я подавал гвозди.

Это помогало.

– Наш мальчик, он такой безотказный.

Впрочем, так считала не только бабушка; соседи любили его. Рюди действительно охотно помогал, чтобы потом иметь отговорку.

Впоследствии уже не требовалась и полуправда. Бабушка сама была готова тешить себя любыми иллюзиями, чтобы иметь возможность гордиться внуком. Поначалу бабушка считала его одаренным, или, как она чаще говорила, смышленым мальчиком. Он хорошо читал, писал, считал, и с физкультурой у него было все в порядке. По поведению он всегда получал «отлично». После начальной школы Рюди прекрасно сдал вступительные экзамены в гимназию. А разве кто-нибудь мог в этом усомниться? Только не бабушка.

Рюди начал запускать учебу. Но гимназические учителя были требовательны и относились к нему совсем иначе, нежели бабушка. Свое отношение они каждое полугодие выражали табельными отметками, но поколебать бабушку не могли. А если она что и взяла под сомнение, то не одаренность внука, а справедливость учителей и их педагогические способности.

– Разве можно выводить по математике за полугодие «плохо», если последняя контрольная написана «удовлетворительно»? – защищала она бедного Рюди. Он также возмущался несправедливостью, – иные работы написаны хуже некуда, – но не хотел огорчать бабушку. Да и дедушку, для которого многое значили успехи в учебе.

Достаточно было заглянуть в тетрадь по математике, чтобы убедиться в справедливости оценок, однако Рюдигер предпочитал соглашаться с бабушкой. Он вообще отличался удивительной способностью забывать неприятные факты и искренне веровать в свою мнимую правоту. Рюди в совершенство овладел этим психологическим искусством, поэтому иллюзия и реальность переплетались для него самым причудливым образом.

Однажды, когда ему было десять лет, Рюди две недели прожил у тетки в деревне на берегу Северного моря. Там он познакомился с деревенскими мальчишками и наврал им, что играет вратарем за городскую сборную школьников. Ребята ему поверили, почему бы и нет. Напридумывав футбольных историй, Рюди и сам поверил в них, так что рассказывал он уже как бы чистую правду. Он до того вжился в роль, что вполне мог продемонстрировать свое мастерство. Он и впрямь сделался непробиваемым вратарем, выдающимся голкипером. По крайней мере, на две недели.

Поммеренке пришел раньше назначенного срока. Местом встречи был выбран итальянский ресторан в центре города, неподалеку от работы.

«Зачем же я понадобился Штофферсу? – размышлял Рюдигер. – Вряд ли речь пойдет только о новом назначении. Об этом он мог бы сообщить и в своем кабинете. А если я допустил какой-то промах и он хочет меня обругать, то для этого тем более нелепо приглашать в ресторан. Так зачем же я нужен?»

Поммеренке не любит неопределенностей. Совесть у него всегда почему-то неспокойна. Скажем, он занимает руководящий пост в ведомстве по охране конституции, и ему нечего бояться полицейской патрульной машины, но стоит той приблизиться к его собственному автомобилю, как у Рюдигера замирает сердце. А ведь его новехонький «форд-гранада» в отличном состоянии, технического контроля можно было бы не бояться в любом случае. Не то что прежде, когда у дряхлого «фольксвагена» исправным был, пожалуй, лишь радиоприемник.

«Ла Сталла» считался одним из лучших ресторанов в центре города. Тут особенно удобно вести доверительные беседы, разговоры с глазу на глаз, так как столики находятся в укромных нишах. Днем здесь народу сравнительно немного, в основном здесь обедают преуспевающие коммерсанты, высокопоставленные служащие. Кухня превосходна, но и цены соответствующие.

Часть зала, просматривавшаяся непосредственно от входной двери, оказалась пустой, если не считать пожилого человека – судя по всему, итальянца. Поммеренке занял боковую нишу. По привычке он выбрал место, откуда был виден вход и большая часть зала. Официант принес меню и зажег на столе свечу, Рюдигер решил заказать пока что просто колу.

В этот момент дверь открылась и в зал вошел Штофферс. Он сразу же заметил Поммеренке, приветливо махнул рукой и направился к его столику.

– Добрый день! – поздоровался Штофферс. – Я вижу, вы уже изучили меню. Давно меня поджидаете?

– Нет, только что сел, – ответил Рюдигер и, незаметно взглянув на часы, обнаружил, что Штофферс явился минута в минуту.

– Тогда давайте заказывать.

Штофферс был очень любезен. Похоже, он никуда не торопился. Он предложил Рюдигеру отведать фирменное блюдо этого ресторана – «салтамбокка романа».

Рюдигер Поммеренке считал Штофферса образцом современного руководителя. Когда-то он представлял себе начальника земельного ведомства по охране конституции эдаким важным генералом. Суровым, грозным, непреклонным.

А Штофферс совсем другой. Ему под пятьдесят, густые с легкой проседью волосы, в нем есть одновременно что-то от университетского профессора и крупного промышленника. Штофферс начал свою карьеру юрисконсультом, потом занимал руководящие должности в разных учреждениях. Приятель Штофферса, тогдашний бургомистр, рекомендовал его на пост главы земельного ведомства по охране конституции. Штофферс энергичен, решителен, пользуется авторитетом, сложившимся, в частности, благодаря смелой ломке стереотипов.

Одевается Штофферс строго, со вкусом. Он служит прекрасной витриной для своей «конторы», подчеркивая ее солидность. Именно таким хотелось бы стать и самому Поммеренке – всегда корректным, собранным, безукоризненным во всех отношениях. Кроме исполнения прямых служебных обязанностей, Штофферс заседает в совете земельного радиовещания и, разумеется, занимается политической деятельностью. Будучи доверенным лицом бывшего бургомистра и членом земельного правления СДПГ, он имеет значительный политический вес.