Последним расплачивался толстяк Маркман. Он с ухмылкой сунул сдачу в карман.

– Делу время, потехе час? А, Рюдигер?

Тут и другие начали отпускать шуточки, от которых Рюдигер залился краской. К счастью, клубы дыма и полумрак танцзала скрыли его смущение, к тому же Герда заслонила собою Рюдигера от любопытных глаз. Она крепко поцеловала его и только потом откликнулась на реплику Маркмана:

– Вот именно. И вообще, работа – это лишь половина жизни.

– Ну с другой половиной вашей жизни мы познакомились, – парировал Маркман. – А чем вы изволите заниматься в рабочее время?

Маркман, гордившийся собственной мастерской, задал вопрос, который интересовал и остальных. К облегчению Рюдигера, всеобщее внимание переключилось теперь с него на обеих женщин.

– Ну мы-то еще учимся своему ремеслу, – ответила Маргот. – Вот как станем настоящими профессионалами, тогда скажем.

Она хлопнула Маркмана по плечу, и непритязательный к шуткам народ, сидевший за столом, дружно расхохотался.

Хайнци объявил, что всех угощает. Рюдигеру пришлось высвободиться из объятий Герды и поспешить за напитками.

В следующую субботу Рюдигер не без волнения отправился к Хайнци. Около часа ночи пришли Маргот и Герда, которая первым делом влепила смачный поцелуй оказавшемуся поблизости Рюдигеру. Он так и опешил с полным подносом в руках.

При расчете повторилась прежняя сцена. Рюдигер нарочно подсел к Герде. Он задумал это, пока еще был трезв. Герда казалась особенно разгоряченной. Она так тискала Рюдигера, что у него захватывало дух и он опасался сильно просчитаться. Кое-как он все же справился с расчетом и уже хотел отнести к стойке блокнот и распухший бумажник, но Герда, повиснув у него на шее, потащила Рюдигера за собой.

Хайнци погасил внешнее освещение.

– Прямо нету сил глядеть, как вы обнимаетесь, – сказал он и дружески подтолкнул парочку к кухне. Там стояла кушетка. Рюдигер знал это и не упирался.

Здесь он впервые ответил на ласки Герды. Когда она начала раздевать его, Рюдигер слегка оробел, но потом сквозь хмель подумал: она сама знает, что делает.

На следующий день Рюдигер проснулся только к обеду. Вчерашнее происшествие показалось ему совершенно неправдоподобным. А тут еще бабушка сказала, что вся его одежда пропахла… и, к счастью, добавила, дымом.

Бабушка смирилась с его работой в пивной, хотя ей совсем не нравилось, что Рюдигер возвращался домой так поздно. Но сотенная купюра, которую он приносил, была весьма убедительным аргументом. Поэтому бабушка лишь вздыхала:

– Ничего, отоспится.

Всю следующую неделю Рюдигеру не удавалось сосредоточиться на уроках. Он пытался вспомнить, что же все-таки произошло. Но мешал пивной и водочный туман той ночи, поэтому Рюдигер так и не смог разобраться, что же было явью, а что, возможно, лишь его фантазией. На всякий случай в очередную субботу он, к удивлению бабушки, необычно долго торчал в ванной.

– Привет, Казакова! – встретил его Хайнци и на сей раз не стиснул руку, а приятельски хлопнул Рюдигера по плечу, да так, что чуть не выбил из сустава.

Значит, все правда, подумал Рюдигер, ему было неприятно, что Хайнци знает о нем что-то такое, о чем сам он не может вспомнить. И хотя Хайнци встретил его вроде бы комплиментом, настроение у Рюдигера испортилось.

Когда пришла Герда, он стеснялся смотреть на нее. Она же держалась как обычно. Рюдигер опасался насмешек, но никто над ним не подшучивал. Эта суббота вновь закончилась старой кушеткой в кухне с ящиками из-под банок с колбасками и оливковым маслом.

Так продолжалось целый месяц.

Рюдигер никак не мог набраться смелости и заговорить с Гердой на кушетке. Не хватало духу. Хотя Рюдигеру казалось диким, что при такой близости люди молчат. Разговор откладывался до следующего раза.

Однажды в пятницу, пересчитав выручку, Хайнци сказал:

– Слушай, завтра будь побойчее.

Рюдигер не мог сообразить, о чем речь.

– Герда вся так и млеет, но не все же ей делать самой.

Рюдигер удивленно спросил, откуда Хайнци известно, кто и что у них делает. В ответ он увидел такую гнусную ухмылку, что сразу все понял.

– Видишь ли, старик. Совсем за бесплатно я ничего не делаю, – сказал он. – Немножко приглядел за вами, только и делов.

Он кивнул на окно из кухни к стойке.

У Рюдигера потемнело в глазах. Этот скот, подумал он, все время следил за нами.

Он выскочил на улицу, здесь громко выругался и уже никогда больше не появлялся в пивной у Хайнци.

Сидеть без дела Поммеренке не мог.

Вилфреду на запрос много времени не понадобится, да и архив со старыми «делами» находится здесь же, в подвале, но все-таки на предварительный сбор материалов уйдет часа два, не меньше.

Рюдигер взглянул на часы. Два. До четырех ничего не принесут.

Он взял двойной лист бумаги в клетку, черный фломастер и крупными буквами вывел – Феликс Бастиан. Потом красным фломастером он очертил по линейке имя и фамилию аккуратной рамкой. Рюдигер любил пользоваться линейкой, когда чертил таблицы, диаграммы или схемы. Это осталось у него с курсов по делопроизводству и управленческой работе.

На чистом листе бумаги лишь имя и фамилия. Итак, начнем с Феликса. Им можно заняться и без «дела». Поммеренке постарался заглушить в себе вновь проснувшуюся тревогу. («Неужто Штофферс затеял-таки проверку?»)

Ему вспоминаются фразы, многократно повторявшиеся на инструктажах. В нашем деле мелочей нет, существенно буквально все. Единичные акции и для левых радикалов не типичны. Их поступки не обусловлены случаем. У этих людей есть черты характера, которые проявляются снова и снова. В самых разных ситуациях.

Кажется, это было в девятом классе. Летом на уроках физкультуры они тренировались в беге на длинную дистанцию. Два километра. Старик Шрадер гонял их по соседнему парку. Подходящее место, по утрам народу нет, никто не мешает. Велосипедным счетчиком отмерили четырехсотметровый круг.

Дистанция была неровной. Стартовали они на холме, потом шел пологий спуск, зато за сто метров перед финишем начинался довольно крутой подъем.

Феликс и Рюдигер были лучшими спортсменами класса по летним видам спорта. Феликс, пожалуй, лучше играл в футбол. В легкой атлетике они соперничали на равных. Бастиан был потехничнее, зато Поммеренке превосходил его ловкостью, юркостью.

Прежде им не доводилось бегать двухкилометровку. Рюдигер чувствовал себя немного уверенней Феликса, который уже тогда был крепким парнем; но тяжелые мышцы на длинных дистанциях – скорее недостаток.

Они сразу же задали высокий темп и оставили всех ребят далеко позади, а толстяка Тецнера даже обошли на целый круг.

– Ну что, финишируем вместе или рванем каждый за себя? – задыхаясь, спросил Феликс на последнем круге.

– Рванем! – решил Рюдигер, сообразив, что такой азартный боец, как Феликс, мог задать такой вопрос только из-за слабины.

Внизу на повороте Рюдигер выбрал удобную позицию и рванул. Он сразу же ушел вперед метра на два. Феликс пыхтел сзади. Рюдигер весь выложился, но не смог оторваться дальше. А на последних двадцати метрах он словно остановился. Феликс, все так же тяжело дыша, достал его и затем с искаженным от напряжения лицом обошел.

Конечно, все это было лишь игрой. Тренировкой. Позднее они даже поговорили об этом.

– Я очень хотел тебя достать, вот и достал, – сказал Феликс.

Победила воля, а не беговые качества. Таков был Бастиан. Он ставил перед собой цель и непременно достигал ее, чего бы ему это ни стоило.

В студенческие годы Феликс начал регулярно бегать на длинные дистанции, просто так, для себя, чтобы поддерживать форму. Бегал по десять-пятнадцать километров, настоящие стайерские дистанции.

Однажды Рюдигер сказал ему:

– Тому, кто вроде тебя целыми днями просиживает на собраниях, полезно проветрить легкие. Только зачем сразу десять километров?

– У меня был какой-то внутренний барьер, – объяснил Феликс. – Через пять километров начинал думать: все, хватит. Дыхалка больше не работала, я останавливался. Но ведь это не только вопрос тренированности. Даже при хорошей форме хочется дать себе поблажку. Вот я и решил бороться со своей слабостью, подавлять ее, отодвигать момент, когда она заявляет о себе. Сейчас я вполне владею собой. Пятнадцать километров для меня не проблема. Будь побольше свободного времени, я бы выяснил, на каком километре мне бы захотелось остановиться теперь.