На лице у него появляется выражение решительности. Его не проведешь. Он вызовет слесаря еще до работы, лучше всего из своего же технического отдела, чтобы заменить замок. Скажет, что нужно подстраховаться от взлома. Начальники отдела имеют право требовать безопасности жилища, хотя брать документы на дом строго запрещено.
По пути на кухню за открывалкой для пивной бутылки Поммеренке с удовлетворением констатировал, что прекрасно держит себя в руках и способен справиться с тяжелым ударом судьбы. Он испытывал глубокое отвращепие к трусливому шагу Барбары, но тем не менее спокойно взвешивал меры, которые необходимо предпринять: сменить замок, найти адвоката… Да, ответить на такое оскорбление можно только разводом. Это абсолютно ясно.
К злости на Барбару из-за ее коварства неожиданно примешивается чувство странного облегчения. Может, так оно и лучше? Во время последних размолвок он слишком часто оказывался не прав. Переубедить жену было выше его сил. Вот и сейчас ему предстояла бы целая ночь упреков и укоров.
На кухне Поммеренке нашел двухстраничное письмо Барбары; казалось бы, обретенное душевное спокойствие вмиг улетучилось. Сам почерк Барбары пугал его и одновременно вызывал нестерпимое любопытство. Забыв об открывалке, он взял письмо. Последняя мысль: у нее есть кто-то другой! В голове даже мелькает улика: сама она не сумела бы снять шведскую стенку в детской.
Затем он начал читать письмо.
Дорогой Рюдигер!
Я все взвесила и теперь, немного остыв, никак не могу понять, почему не пришла к этому решению раньше. Мы охладели друг к другу так давно, что даже не знаю, когда начался наш разлад. Я потеряла всякую надежду на перемены к лучшему. Если бы не Конни, давно бы ушла. А еще меня парализовала бесперспективность – ни работы, ни образования. Но это абсолютно неверно, хотя и позволяло веками удерживать женщину в рабстве, делало из нее домашнее животное, лишало всякой альтернативы, заставляло угождать себялюбивому тирану. Порвать эти цепи совсем не трудно. Я возобновлю учебу. В тридцать пять лет женщина еще не старуха. Только жаль этих десяти потерянных лет. Мы с Конни поселимся в коммуне, где живут женщины с детьми, у которых такая же судьба.
Я поняла, что бессмысленно говорить с тобой о наших проблемах. Несколько до обидного тщетных попыток образумили меня. Жаль, что я не могу объяснить себе, как ты стал таким. Ты сделался совсем другим человеком. Ты эгоист, для тебя важны только твои проблемы и твоя работа, а в эти сферы ни мне, ни Конни доступа нет. Мы только делаем вид, будто живем вместе, по на самом деле – у тебя своя жизнь. Ты донимаешь нас своими капризами, дурным настроением, а мы но знаем даже причин. Мы тебе не нужны. Чтобы готовить, убирать, стирать или спать с кем-нибудь, достаточно нанять прислугу. Так даже удобней – ты ставишь условия, и не надо никакого участия в судьбе другого человека. Даже Конни интересует тебя с каждым годом все меньше. Когда он болеет, то сижу с ним я. Проявление твоих отцовских чувств ограничивается пятью марками за хороший табель. Учиться ты ему не помогаешь, не знаешь ни его друзей, ни надежд, ни бед, ни тревог, ни мыслей. Конни растет без тебя. Когда мы уйдем, у него не будет отца точно так же, как не было до сих пор.
Пожалуй, есть лишь два объяснения тому, что ты стал таким. Тебя умертвила твоя канцелярская работа, возня с документами, инструкциями, распоряжениями. В том мире теряют все человеческое, а со временем и все живое. Или же ты ведешь двойную жизнь. Точнее, твоя настоящая жизнь происходит где-то на стороне, и лишь мнимая – дома, который давно перестал быть твоим домом.
Барбара
