– Зачем?

– Потому что я так велел.

– Я имею право знать, зачем вам это нужно.

– Никаких прав у вас нет! Делайте, как я говорю.

Радек сидел не двигаясь. Залман потянул за отвороты его пальто, но Старик крепко скрестил руки на груди. Навот тяжело вздохнул. Если старый мерзавец хочет провести последний бой, он его получит. Навот разжал ему руки, а Залман сдернул правый рукав, затем левый. Следом за пальто был снят пиджак «в елочку», затем Залман разорвал рукав его рубашки и обнажил обвислую кожу предплечья. Навот достал шприц и набрал успокоительное.

– Мы это делаем для вашего же блага, – сказал Навот. – Лекарство слабое и очень недолгого действия. Таким образом вы легче перенесете путешествие. Никакой клаустрофобии.

– Я никогда не страдал клаустрофобией.

– Это не имеет для меня значения.

Навот всадил иглу в руку Радека и ввел лекарство. Через две-три секунды тело Радека обмякло, затем голова упала набок, рот раскрылся. Навот открыл дверцу и вылез наружу. Он поддел обмякшее тело Радека под мышки и вытащил его из машины.

Залман взял его за ноги, и они вместе поднесли его, точно мертвого солдата, к «фольксвагену». Кьяра сидела внутри, держа баллон с кислородом и чистую пластиковую маску. Одед с Залманом уложили Радека на пол «фольксвагена», затем Кьяра приложила маску к его рту и носу. Пластик тотчас затуманился, – это указывало на то, что Радек ровно дышит. Кьяра проверила его пульс. Без перебоев и сильный. Они переложили его в тайное помещение и закрыли крышкой.

Кьяра села за руль и включила мотор. Одед захлопнул боковую дверцу и постучал ладонью по стеклу. Кьяра включила скорость и повела фургон назад, к шоссе. Остальные сели в «опель» и последовали за ней.

Пять минут спустя на горизонте, словно прожекторы, появились огни границы. Подъехав ближе, Кьяра увидела небольшую вереницу машин – около шести штук, ожидавших переезда. Здесь было двое пограничников. Они держали фонарики, проверяли паспорта и заглядывали в окна машин. Кьяра посмотрела через плечо. Крышка над тайником была закрыта. Радек лежал тихо.

Машина перед ней прошла досмотр и была пропущена в Чехию. Пограничник жестом велел Кьяре подъехать. Она опустила свое окошко и заставила себя улыбнуться.

– Прошу паспорт.

Она протянула ему документ. Второй офицер подошел к фургону со стороны пассажира, и Кьяра видела, как он провел лучом своего фонарика по внутренности фургона.

– Что-то не так?

Пограничник опустил глаза на ее фотографию и ничего не ответил.

– Когда вы въехали в Австрию?

– Сегодня утром.

– Где?

– Из Италии, в Тарвизио.

Он с минуту сравнивал ее лицо с фотографией в паспорте. Затем открыл переднюю дверцу и велел ей выйти из фургона.

Узи Навот наблюдал за происходящим из «опеля» с переднего пассажирского сиденья. Он посмотрел на Одеда и тихонько ругнулся. Затем набрал на своем мобильнике номер конспиративной квартиры в Мюнхене. Шамрон ответил после первого же звонка.

– У нас проблема, – сказал Навот.

Офицер приказал Кьяре встать перед фургоном. Она попросила разрешения укрыться от дождя под навесом у сторожки.

– Нет, – сказал он, – стойте, где я сказал.

И стал задавать вопросы, светя ей в лицо. Несмотря на яркий свет, она увидела, как второй пограничник открыл боковую дверцу «фольксвагена». Но заставила себя смотреть на того, кто ее допрашивал. Кьяра пыталась не думать о «беретте», приставленной к ее спине. Или о Габриеле, ожидавшем их по другую сторону границы, в Микулове. Или о Навоте, Одеде и Залмане, беспомощно наблюдавших за происходившим из «опеля».

– А куда вы направляетесь в этот вечер?

– В Прагу, – сказала она.

– Зачем вы едете в Прагу?

Она посмотрела на него так, словно сказала: «А это не ваше дело». Затем произнесла:

– Еду встретиться с приятелем.

– Значит, с приятелем, – повторил он, приблизив лицо к ее лицу, так что она почувствовала его дыхание и запах выпитого днем пива. – И что же ваш приятель делает в Праге?

«Он обучает итальянскому», – сказал в свое время Габриель.

И Кьяра ответила на вопрос.

– А где он преподает?

«В Пражском институте иностранных языков», – сказал тогда Габриель.

И снова Кьяра ответила, как учил Габриель.

– А как давно он преподает в Пражском институте иностранных языков?

«Три года».

– И вы часто его видите?

«Раз, иногда два раза в месяц».

Второй офицер залез в фургон. Перед мысленным взором Кьяры мелькнул образ Радека, с закрытыми глазами, с кислородной маской на лице. «Только не приди в себя, – подумала она. – Не шевелись и не охай. Поведи себя пристойно, хотя бы раз в своей мерзкой жизни».

– А когда вы въехали в Австрию?

– Я вам уже сказала.

– Скажите, пожалуйста, еще раз.

– Сегодня.

– В какое время?

– Я не помню.

– Утром? Или днем?

– Днем.

– В первой половине дня? К вечеру?

– К вечеру.

– Значит, было уже темно?

Она помедлила. Он повторил вопрос:

– Да? Было темно?

Она кивнула. Из фургона донесся звук открываемых дверец шкафчиков. Кьяра заставила себя смотреть прямо в глаза тому, кто задавал вопросы. Его лицо, затененное из-за яркого света фонарика, начало принимать очертания Эриха Радека, – не того несчастного Радека, что лежал без сознания в глубине фургона, а того Радека, что вытащил девушку по имени Ирене Франкель из рядов «Марша смерти», шедших из Биркенау в 1945 году, и привел в польский лес, чтобы в последний раз помучить.

«Произнеси эти слова, еврейка! Тебя переправили на Восток. У тебя полно было еды. И тебе была оказана должная медицинская помощь. А газовые камеры и крематории – это вранье большевиков и евреев».

«Я могу быть не менее сильной, чем вы, Ирене, – подумала Кьяра. – Я могу через это пройти. В память о вас».

– Вы останавливались где-либо в Австрии?

– Нет.

– Вы не воспользовались возможностью побывать в Вене?

– Я была в Вене, – сказала она. – Мне не нравится этот город.

Он с минуту изучал ее лицо.

– Вы – итальянка? Да?

– У вас же в руке мой паспорт.

– Я не говорю о вашем паспорте. Я говорю о вашей расовой принадлежности. Вашей крови. Вы итальянка по происхождению или вы – иммигрантка, скажем, с Ближнего Востока или из Северной Африки?

– Я – итальянка, – заверила она его.

Второй офицер вылез из «фольксвагена» и отрицательно помотал головой.

– Извините за задержку, – сказал тот, кто допрашивал Кьяру, и протянул ей паспорт. – Можете ехать. Приятного пути.

Кьяра села за руль «фольксвагена». Пограничник захлопнул дверцу. Кьяра включила скорость и проехала через границу. Чешский охранник жестом показал, что она может ехать дальше. Она нажала на акселератор и помчалась к черной массе Карпатских гор. И полились слезы – слезы облегчения, слезы гнева. Сначала она пыталась остановить их, но тщетно. Дорога расплывалась, хвостовые огни машин превратились в красные ленточки.

– В память о вас, Ирене, – громко произнесла она. – Я поступила так в память о вас.

Железнодорожный вокзал в Микулове стоит ниже города – там, где холмы встречаются с долиной. На станции – одна-единственная платформа, открытая почти постоянно дующему с Карпатских гор ветру, и унылая, усыпанная гравием площадка для машин, которая превращается в озеро, когда идет дождь. Близ кассы находится автобусная стоянка, исписанная граффити, и именно там, прижавшись к стене с подветренной стороны, ждал Габриель, сунув руки в карманы своей непромокаемой куртки и не отрывая глаз от транспорта, мчавшегося по шоссе сквозь дождь со снегом.

Он увидел, как из тумана возник «фольксваген». С минуту он не двигался, пока не увидел, как замигал индикатор поворота. Тогда, нагнув голову, он побежал через площадку для машин. Кьяра постояла ровно столько, сколько потребовалось Габриелю, чтобы залезть на пассажирское сиденье. А через несколько секунд она уже снова ехала по шоссе, направляясь на север, к Карпатам.