Лев, потерпев поражение в первом раунде, попытался одержать победу во втором, захватив контроль над операцией. Шамрон-то знал, что цель у него прежняя: прикончить ее. К несчастью для Льва, понимал это и премьер-министр.

– Габриель подвел нас к этому моменту. Пусть Габриель и доведет дело до конца.

– Со всем моим уважением, господин премьер-министр, Габриель – kidon, лучший, какой когда-либо был, но он не умеет планировать операцию, а именно это нам и нужно.

– Его оперативный план представляется мне отличным.

– Да, но сможет ли он подготовить и выполнить его?

– За спиной у него все время будет стоять Шамрон и глядеть через его плечо.

– Вот этого-то я и боюсь, – ледяным тоном произнес Лев.

Премьер-министр встал – остальные последовали его примеру.

– Привезите сюда Радека. И что бы вы ни делали, даже и не думайте устраивать заваруху в Вене. Заберите его чистеньким, без крови, без инфарктов. – Премьер-министр повернулся ко Льву. – Обеспечьте все ресурсы, какие им потребуются, чтобы дело было сделано. Не думайте, что в вас не полетит дерьмо, потому что вы голосовали против этого плана. Если Габриель и Шамрон рухнут, сгорев, вы рухнете вместе с ними. Так что никакой бюрократии. Вы в этом деле действуете все вместе. Shalom.[26]

Премьер-министр схватил Шамрона за локоть, когда тот уже выходил в дверь, и оттянул в угол. Затем уперся одной рукой в стену над плечом Шамрона, перекрывая тому возможность сбежать.

– Мальчик справится, Ари?

– Он уже не мальчик, господин премьер-министр, далеко не мальчик.

– Я знаю, но сумеет ли он это сделать? Сумеет ли он убедить Радека приехать сюда и предстать перед судом?

– Вы же читали свидетельство его матери?

– Читал и знаю, как я поступил бы на его месте. Боюсь, я всадил бы пулю в мозг мерзавца, как это делал Радек со столь многими, и дело с концом.

– А подобная акция была бы справедливой, с вашей точки зрения?

– Существует правосудие цивилизованных людей – правосудие, что свершается в залах суда мужчинами в мантиях, и существует правосудие пророков. Божье правосудие. Какое может быть правосудие за столь огромные преступления? Какого рода наказание может для этого быть? Пожизненное заключение? Безболезненная казнь?

– Правда, господин премьер-министр. Иной раз наилучшим средством мщения является правда.

– А если Радек не согласится с таким предложением?

Шамрон передернул плечами.

– Вы даете мне указания?

– Мне не нужно еще одно дело Демджанука. Мне не нужен процесс-спектакль на тему холокоста, который будет превращен средствами массовой информации в цирк. Было бы лучше, если бы Радек просто исчез с лица земли.

– Исчез с лица земли, господин премьер-министр?

Премьер-министр тяжело выдохнул в лицо Шамрону.

– А вы уверены, что это он, Ари?

– В этом нет сомнения.

– В таком случае, если возникнет необходимость, уничтожьте его.

Шамрон опустил глаза на свои ноги, но увидел лишь круглый животик премьер-министра.

– Он взвалил на свои плечи тяжкое бремя, наш Габриель. Боюсь, я возложил на него эту ношу еще в семьдесят втором году. Он не годится в убийцы.

– Эрих Радек возложил это бремя на Габриеля задолго до того, как появились вы, Ари. Теперь у Габриеля есть возможность сбросить часть этой ноши. Выскажу свое пожелание напрямик: если Радек не согласится приехать сюда, скажите Князю огня уничтожить его, и пусть псы лижут его кровь.

Вена

В этот момент Манфред Круц, сидя за рулем своей «ауди», мчался по пустынным улицам Пятого округа Вены. Он свернул на Штёббергассе и остановился у тротуара, затем выключил мотор и какое-то время неподвижно сидел в машине. Полночь в Пятом округе, мертвая тишина, – тишина, какая бывает только в Вене, этакая царственная пустота. Круца она ободряла. Правда, это чувство длилось недолго. Старик редко звонил ему домой, и никогда еще Круца не вытаскивали из постели среди ночи для встречи. Он сомневался, что новости будут хорошими.

Круц посмотрел вдоль улицы и не увидел ничего необычного. Взгляд в зеркальце заднего вида подтвердил, что за ним никто не следует. Он вылез из машины и пошел по холоду к большому серому каменному дому № 22. На первом этаже за закрытыми занавесками горел свет. На втором этаже светилось всего одно окно. Круц позвонил у калитки. У него было такое чувство, будто кто-то наблюдает за ним, – чувство еле уловимое, словно чье-то дыхание в затылок. Он повернулся и посмотрел на окошки запаркованных вдоль улицы машин.

Он снова потянулся к звонку, но прежде чем успел нажать на кнопку, раздался зуммер и задвижка отскочила. Он открыл калитку и пересек двор. Когда он подошел к порталу, дверь распахнулась, и на пороге стоял мужчина в расстегнутом пиджаке и спущенном галстуке. Он и не пытался скрыть черную кожаную кобуру, в которой лежал револьвер «глок». Круц ничуть не встревожился – он хорошо знал этого человека. Это был бывший полицейский по имени Клаус Хальдер. Дело в том, что это Круц нанял его для охраны Старика. Хальдер обычно сопровождал Старика, лишь когда он выходил из дома или ожидал гостей. Его присутствие на Штёббергассе в полночь, как и телефонный звонок на дом Круцу, не были добрым знаком.

– Где он?

Хальдер молча перевел взгляд в пол. Круц расстегнул пояс на своем плаще и вошел в кабинет Старика. Фальшивая стена была отодвинута. Маленький, похожий на капсулу лифт стоял в ожидании. Круц вошел в кабину и, нажав на кнопку, медленно отправился вниз. Через несколько секунд дверцы открылись, и перед Круцем оказалось маленькое подземное помещение в светло-желтых тонах и с позолотой, поскольку хозяин любил барокко. Американцы построили для него эту комнату, чтобы он мог проводить в ней важные совещания, не опасаясь, что русские могут его подслушать. Они построили и тоннель, куда открывала доступ стальная дверь с секретным замком. Круц был одним из немногих в Вене, кто знал, куда ведет этот тоннель и кто жил в доме на другом его конце.

Старик сидел у маленького столика, на котором стоял стакан с напитком. Круц сразу понял, что Старик не в себе, потому что он вертел стакан дважды вправо, потом дважды влево. Направо, направо, налево, налево. «Странная манера, – подумал Круц. – Чертовски угрожающая». Он полагал, что Старик приобрел эту манеру в своей прошлой жизни, в другом мире. В мозгу Круца возникла картина: русский комиссар, прикованный к столу допроса, и Старик, сидящий по другую сторону стола, весь с головы до ног в черном, крутящий вот так свой стакан и глядящий на свою добычу бездонными голубыми глазами. Круц почувствовал, как у него екнуло сердце. Бедняги, наверное, обделывались еще до того, как дело принимало крутой оборот.

Старик поднял глаза – вращение стакана прекратилось. Его холодный взгляд уперся в грудь Круца. Он насупился. Круц опустил глаза и увидел, что у него на рубашке неверно застегнуты пуговицы. Он одевался в темноте, чтобы не будить жену. Старик указал на пустой стул. Круц перестегнул пуговицы на рубашке и сел. Стакан снова завертелся – два раза направо, два – налево. Направо, направо, налево, налево.

Он заговорил без приветствия и преамбулы. Словно они продолжали разговор, прерванный стуком в дверь.

– В последние семьдесят два часа, – сказал Старик, – были совершены две попытки покушения на жизнь израильтянина: первая в Риме, вторая в Аргентине – к несчастью, израильтянин в обоих случаях остался жив. В Риме, судя по всему, его спасло вмешательство коллеги из израильской разведки. В Аргентине дело было сложнее. В церкви города Пуэрто-Блест израильтянин и женщина, с которой он, судя по всему, путешествует, были взяты под охрану американцами.

У Круца естественно возникли вопросы. В обычных обстоятельствах он придержал бы язык и дождался бы, пока Старик скажет все до конца. Теперь же, через тридцать минут после того, как его вытащили из постели, он не выказал обычного долготерпения.