Габриель нерешительно пошел по главному проходу. В этот момент из ризницы появилась темная фигура и прошла через алтарь. Человек приостановился перед распятием, преклонил колена, затем повернулся лицом к Габриелю. Он был маленький и худенький, в черных брюках, черной рубашке с короткими рукавами и римским воротничком. Волосы его, седые на висках, были аккуратно подстрижены, лицо красивое, темное, с красноватыми пятнами на щеках. Его, казалось, не удивило присутствие двух незнакомцев в его церкви. Габриель медленно подошел к нему. Священник протянул ему руку и назвался отцом Рубеном Моралесом.

– Меня зовут Ренэ Дюран, – сказал Габриель. – Я из Монреаля.

Священник кивнул, словно привык встречаться с посетителями из-за границы.

– Чем могу быть вам полезен, мсье Дюран?

Габриель сказал то же, что говорил женщине в «Барилочер тагеблатт» раньше утром: что он приехал в Патагонию в поисках человека, который, по его предположению, является братом его матери, – человека по имени Отто Кребс. Габриель говорил, а священник, сложив руки, наблюдал за ним теплыми добрыми глазами. Насколько отличался этот пастор от монсеньора Донати, профессионального церковного бюрократа, или от епископа Дрекслера, неприветливого ректора «Анима». Габриелю неприятно было обманывать этого человека.

– Я хорошо знал Отто Кребса, – сказал отец Моралес. – И к сожалению, должен сказать, что он никак не мог быть тем, кого вы ищете. Видите ли, у герра Кребса не было ни братьев, ни сестер. У него вообще не было родных. К тому времени, когда у него появилась возможность содержать жену и детей, он был… – Голос священника замер. – Как бы это поделикатнее выразиться? Он уже не был выгодной парой. Годы взяли свое.

– А он когда-либо рассказывал вам о своей родне? – Габриель помолчал и добавил: – Или про войну?

Священник приподнял брови и мягко улыбнулся.

– Я был его исповедником и другом, мсье Дюран. За все эти годы, вплоть до его смерти, мы о многих вещах говорили. Герр Кребс, как и многие люди его времени, видел много смертей и разрушений. Он совершал также действия, которых стыдился, и нуждался в отпущении грехов.

– И вы дали ему отпущение?

– Я дал покой его душе, мсье Дюран. Я выслушал его исповеди, я наложил на него покаяние. В пределах католической веры я подготовил его душу к встрече с Христом. Но разве я, простой священник в сельском приходе, действительно обладаю властью отпустить такие грехи? Даже я в этом не уверен.

– Могу я спросить вас о некоторых вещах, встречавшихся в ваших беседах? – в порядке пробы спросил Габриель. Он понимал, что находится на зыбкой теологической почве, и получил ответ, какого и ожидал.

– Многие из моих бесед с герром Кребсом были скреплены печатью исповеди. Остальные скреплены печатью дружбы. Не пристало мне пересказывать эти беседы вам сейчас.

– Но он умер уже двадцать лет назад.

– Даже покойники имеют право на тайны.

Габриель услышал голос матери, произносивший начало своего свидетельства: «Я не стану рассказывать все, что видела. Не могу. Я обязана так поступить перед умершими…»

– Это могло бы помочь мне определить, был ли тот человек моим дядей.

Отец Моралес обезоруживающе улыбнулся.

– Я простой деревенский священник, мсье Дюран, но я не полный идиот. И я хорошо знаю свою паству. Вы думаете, вы – первый, кто пришел сюда, якобы разыскивая пропавшего родственника? Я абсолютно убежден, что Отто Кребс никак не мог быть вашим дядей. Я менее убежден, что вы в самом деле Ренэ Дюран из Монреаля. А теперь извините меня.

И он повернулся, чтобы уйти. Габриель дотронулся до его локтя.

– Вы могли бы по крайней мере показать мне его могилу?

Священник вздохнул и поднял глаза на окна в цветных стеклах. Они стали совсем черными.

– Темно, – сказал он. – Подождите минуту.

Он прошел в алтарь и исчез в ризнице. Через минуту он вышел оттуда в рыжей куртке, держа в руке большой электрический фонарь. Моралес вывел Габриеля из церкви через боковой портал и повел по гравиевой дорожке между церковью и домом приходского священника. Дорожка оканчивалась калиткой со щеколдой. Отец Моралес поднял щеколду, затем включил фонарь и повел Габриеля по кладбищу. Габриель шагал рядом со священником по узкой дорожке, заросшей травой. Кьяра шла на шаг сзади.

– Вы служили по нему похоронную мессу, отец Моралес?

– Да, конечно. Собственно, я вынужден был заниматься всем. Никто больше не мог.

Из-за могильной плиты выскочила кошка и остановилась на дорожке перед ними – в свете фонаря Моралеса глаза ее казались двумя желтыми прожекторами. Отец Моралес шикнул на нее, и кошка исчезла в высокой траве.

Они подходили к деревьям, росшим в конце кладбища. Священник свернул налево и повел их по высокой – до колен – траве. Здесь дорожка стала настолько узкой, что идти рядом было уже невозможно, поэтому они шли цепочкой, и Кьяра держалась за руку Габриеля, чтобы не упасть.

Отец Моралес, подойдя к ряду надгробий, остановился и посветил фонарем, направив его вниз под сорока пятью градусами. Луч света упал на простую могильную плиту, на которой значилось имя Отто Кребса. Там стояли год его рождения – 1913 и год смерти – 1983. Над именем в маленьком овале поцарапанного и испорченного непогодой стекла была фотография.

Габриель нагнулся и, смахнув пыль, стал всматриваться в лицо. Фотография была явно снята за некоторое время до смерти, потому что мужчина на ней был среднего возраста, пожалуй, около пятидесяти. Габриель был уверен только в одном. Это не было лицо Эриха Радека.

– Я полагаю, это не ваш дядя, мсье Дюран?

– Вы уверены, что это его фотография?

– Да, конечно. Я сам нашел ее в сейфе, где лежали некоторые его личные вещи.

– Вы, наверно, не разрешите мне посмотреть его вещи?

– У меня их уже нет. Да если бы и были… – Отец Моралес, так и не закончив фразы, протянул Габриелю фонарик. – А теперь я оставлю вас. Я могу найти дорогу и без света. Будьте добры, оставьте фонарик у двери в церковный дом по пути назад. Приятно было познакомиться, мсье Дюран.

С этими словами он повернулся и исчез среди надгробий.

Габриель посмотрел на Кьяру.

– На этом надгробии должна была быть фотография Радека. Ведь это Радек поехал в Рим и получил от Красного Креста паспорт на имя Отто Кребса. В сорок восьмом году Кребс поехал в Дамаск, а в шестьдесят третьем эмигрировал в Аргентину. Кребс зарегистрирован в аргентинской полиции этого района. Здесь должен был быть Радек.

– Что же это значит?

– Кто-то другой ездил в Рим, выступая в качестве Радека. – Габриель указал на фотографию на камне. – Вот этот человек. Этот австриец ездил в «Анима» просить помощи у епископа Гудала. Радек находился где-то в другом месте, по всей вероятности, все еще скрывался в Европе. Зачем ему надо было ехать в такую даль? Он хотел, чтобы люди думали, будто он давно уехал. И если кто-то станет его искать, они поедут из Рима в Дамаск, потом в Аргентину и обнаружат не того человека – Отто Кребса, низкоразрядного работника отеля, сумевшего наскрести достаточно денег, чтобы купить несколько акров земли у чилийской границы.

– У тебя все еще остается одна серьезная проблема, – сказала Кьяра. – Ты не можешь доказать, что Людвиг Фогель на самом деле – Эрих Радек.

– Не всё сразу, – сказал Габриель. – Не так легко человеку исчезнуть. Радеку потребовалась бы для этого помощь. Значит, кто-то должен об этом знать.

– Да, но жив ли он еще?

Габриель встал и посмотрел в направлении церкви. Отчетливо вырисовывалась колокольня. Затем он заметил среди надгробий направлявшуюся к ним фигуру. На секунду он подумал, что это отец Моралес. Затем, когда фигура немного приблизилась, понял, что это другой человек. Священник был тощий и маленький. А этот был приземистый и крепко сложенный, он шел быстро, враскачку, легко продвигаясь вниз по склону среди надгробий.

Габриель поднял фонарик и направил луч на этого человека. На секунду мелькнуло лицо, прежде чем мужчина прикрыл его широкой рукой: лысый, в очках, густые, черные с проседью брови.