Выходя из отеля «Плаза Атеней», Элен невольно обратила внимание на лимузин, который, словно корабль в шторм, прокладывал себе дорогу под внезапно обрушившимся ливнем. Видимо, очередной важный гость Одиль Жоли. Раскрыв на ходу огромный черный зонт, по ступеням сбежал швейцар. Дверца лимузина открылась, и, увидев пассажира, Элен застыла на месте.

Найджел Сомерсет!

Ноги у нее подкосились, и она повисла на балюстраде, наблюдая, как он быстро взбегает по ступеням, но в последнюю минуту отвернулась, не желая быть узнанной. Ее с головой накрыла мощная волна желания.

– Элен! – Сколько чувства, обещаний и воспоминаний было вложено в это слово.

Он увидел ее! Узнал!

Сердце Элен радостно запело. Она медленно повернула голову.

– Найджел! – крикнул вдруг кто-то низким хриплым голосом.

Элен едва успела отвернуться, как из вращающихся дверей отеля навстречу Найджелу вышла женщина. Голос принадлежал Элен Жирадо.

Сорок тысяч зрителей заполнили трибуны в Отей, чтобы посмотреть скачки. Еще двести тысяч расположились вдоль скаковых дорожек; многие, разбив палатки, ждали скачек целых два дня. Было первое ноября, традиционный день осенних скачек на Гран-при. Последние скачки сезона всегда привлекали толпы народа, но прежде никогда такого столпотворения не было. Со всех концов страны поступали известия от промышленников и фабрикантов, что пятьдесят процентов рабочих сказались больными. Букмекеры Монмартра еще никогда столь успешно не вели свой бизнес. Предстоящего события с нетерпением ожидали не только любители скачек, но и весь Париж, вся Франция. Те же, кто не мог присутствовать на скачках, прильнули к радиоприемникам.

Впервые в этом сезоне в скачках принимали участие пять лошадей. Все лошади были настолько хороши, что никто не мог бы с уверенностью назвать претендента. В забеге участвовали: Барон, лошадь де Ротшильдов, Тре-Жоли от де Севинье, Милена от де Гиде, Пипер от д'Эрмо и Л'Африк от семейства де Леже.

Волнения начались с вербного воскресенья и нарастали по восходящей в течение всего лета. На вербное воскресенье Барон де Ротшильдов стал призером республиканских скачек. На духов день на скачках Сен-Клода первое место заняла Милена от де Гиде.

В последнее воскресенье июня в скачках участвовали те же самые лошади, на сей раз в Лонгшампе на приз Пари Гран-при. Здесь победителем вышел Л'Африк от де Леже.

В сентябре в Венсенне летний Гран-при завоевал Пипер от д'Эрмо.

В первое воскресенье октября в Лонгшампе Тре-Жоли, лошадь де Севинье, обскакала прочих, получив Гран-при Триумфальной арки.

С каждой скачкой возбуждение публики нарастало, пока не достигло лихорадочной истерии. Все пять призеров предыдущих сезонных скачек снова были представлены в этом последнем большом заезде.

Элен взяла на скачки малышку Элен. «В конце концов, – объяснила она няне, – ей уже пора знакомиться с жизнью общества. Конечно, она еще слишком мала, но пусть у нее потихоньку складывается представление о том, что происходит в мире».

Толпа на трибунах замерла, когда на скаковой дорожке появились лошади. Уже на старте вся пятерка вырвалась вперед, обогнав других лошадей. Лидировал Барон, за ним шли Л'Африк, Тре-Жоли, Пипер и Милена.

Вытянув шею и приставив к глазам бинокль, малышка Элен с восторгом смотрела на лошадей, но они уже пролетели мимо главной трибуны, причем все шли ноздря в ноздрю.

В толпе послышались крики и завывания.

Когда лошади, сделав круг, снова появились у главной трибуны, стало ясно, что впереди Л'Африк. Другие, впрочем, шли почти вплотную.

Жокей, сидевший на Л'Африке, Эдуардо Хименес, обернулся назад. Он увидел, что Тре-Жоли идет справа от него, а Пипер слева. Земля дрожала от стука копыт.

Юбер де Леже предупредил его, что уволит, если он не займет первого места. Более того, он пригрозил, что Хименес больше никогда не будет участвовать в скачках и его депортируют обратно в Аргентину.

Жокей пришпорил лошадь и, издав воинственный клич, огрел ее кнутом.

Итальянец Эрманно Фоджи, скачущий на Милене, ехидно усмехнулся. Он шел голова к голове с Бароном, на два корпуса позади Л'Африка. Он намеренно замедлял темп, чтобы в нужный момент вырваться вперед. Таков уж был его стиль: сохранять лошади силы, чтобы потом резко вырваться вперед и, обогнав других, первым прийти к финишу.

Эрманно Фоджи нужна была победа. Его дочь нуждалась в дорогой операции, и де Гиде обещал выплатить ему дополнительно сто тысяч франков, если он выиграет.

Когда лошади достигли последней четверти овального трека, все зрители с криками повскакивали с мест. Пипер и Тре-Жоли догнали Л'Африка, и сейчас все три лошади шли рядом.

Эрманно Фоджи рванул вперед. Они с Миленой слились в одно целое. Взгляд жокея был устремлен вперед, когда он искусно подрезал Барона, блокируя ему путь. Сейчас впереди него были Л'Африк, Пипер и Тре-Жоли. Эрманно Фоджи выругался: никакого пространства между ними!

Эдуардо Хименес запаниковал. Справа от себя он видел неясные очертания гнедой Тре-Жоли. Еще немного – и она вырвется вперед. Нет, надо остановить ее любой ценой!

Сейчас или никогда, решил Хименес. Он набирал темп с самого старта, и его лошадь уже выбивалась из сил.

Не думая о последствиях, Хименес поднял кнут и, размахнувшись, стегнул Тре-Жоли по морде. Все произошло так быстро, что люди на трибунах даже не поняли, в чем дело. Зрители лишь увидели, как лошадь, громко заржав, взвилась на дыбы, а ее седок кубарем полетел вниз. Тяжелые копыта летевших в беге Барона и Милена тотчас втоптали его в землю.

Внезапно все стихло. Трибуны замерли.

Эрманно Фоджи скорее почувствовал, чем увидел, что случилось: Милена прошлась по чему-то мягкому и вязкому. Он не мог себе позволить остановиться и оказать помощь. Скачки продолжались, и ему нужна была победа.

Ловко обойдя все еще громко ржавшую Тре-ЖоЛи, Эрманно Фоджи поравнялся с Л'Африком и стал обгонять его. Бросив взгляд налево, он увидел, как из-под темных очков сверкнули злые глаза Хименеса. В воздухе мелькнул кнут, и Фоджи инстинктивно пригнулся, но было уже поздно. Резкая боль обожгла его шею, из глаз посыпались искры. Мир померк, и он потерял сознание. Милена врезалась в Л'Африка, и обе лошади кувырком полетели на землю.

Толпа неистово закричала: Пипер разорвал финишную ленту.

После скачек Юбер де Леже и Эдуардо Хименес встретились у конюшен. Юбер весь побагровел от ярости. Голова Хименеса была забинтована, в глазах застыл ужас. Внезапно до их ушей долетел звук ружейного выстрела. Мужчины невольно вздрогнули, хотя были готовы к этому.

Скрипнула дверь, и из конюшен вышел граф де Леже, бледный, но полный холодного достоинства. Он подошел к худенькому Хименесу и смерил его надменным взглядом.

– Почему? – спросил он шепотом, едва сдерживая гнев. – Почему?

Нервы Хименеса сдали. Гнев Юбера и угроза депортации совсем доконали его, и он, не выдержав, в страхе закричал:

– Это не моя вина! Меня заставили! Это он меня заставил! – Жокей вытер слезы и дрожащим пальцем указал на Юбера.

Граф дернулся, как от удара. Он медленно повернул голову и пристально посмотрел на сына. Опустив голову, тот уставился в землю.

Граф тяжело вздохнул: случилось то, чего он боялся больше всего на свете. Теперь уже сына не спасут ни власть, ни деньги. В душе графа зародилась безнадежная тоска. Неужели этому дураку не ясно, что никто из членов их семьи больше никогда не сможет держаться с гордо поднятой головой? Неужели он не понимает, что покрыл позором весь род де Леже?

Не говоря ни слова, граф резко выпрямился и тяжелым шагом направился обратно в конюшни. Юбер угрожающе посмотрел на Хименеса. Маленький человечек весь так и сжался от страха.

Прозвучал второй ружейный выстрел.

Юбер стал новым графом де Леже.

Найджел Сомерсет сидел вместе с семейством д'Эрмо в их личной ложе. Будь его воля, он ни за что не пошел бы на эти скачки, и по одной простой причине – так же как он не переносил лихорадочного возбуждения казино, не переносил он и вида возбужденной толпы на скачках. Просто, приехав в Париж по делам, которые он вел совместно с маркизом д'Эрмо, он поддался на его уговоры.