http://www.monde-diplomatique.pl/index.php?id=5

Le Monde Diplomatique — польская версия

Jarosław Pietrzak Złota rybka zwana WajdąЯрослав Петшак

«Интеллигент в Польше — это всегда образованец, непокорный и неудобный для власти», — сказал в интервью для «Фильма» Анджей Вайда, величайший конформист польского кино, золотая рыбка, готовая исполнить кино-желание любой власти, лишь бы всегда быть сверху.

В те времена, когда власть это одобряла, Вайды был марксистом, свято убеждённым в том, что мир не состоит из народов или религий, но только из общественных классов («Земля обетованная»). Когда запахло переменой строя, будучи любимчиком власти, которому, в любом случае, ничто не угрожало, Вайда начал изображать оппозиционера, чтобы хорошо устроиться после возможного «перелома» («Человек из железа»). Когда произошла реставрация капитализма в Польше, Вайда совершенно обратился и объявил, что воспринимаемая ранее как наиболее марксистский фильм в истории польского кино «Земля обетованная» была неправильно понята. В сущности, она является прославлением капитализма как системы, которая позволяет умникам свободно обогащаться, и эффективно разрешает конфликты (например, стреляя в рабочих, которые не позволяют богатеть достаточно быстро). А теперь пора заняться Катынью: надо показать, что система, любимчиком которой был Вайда, в действительности, была хуже фашизма. Потому что этого желает нынешняя власть. Для исполнения всех мечтаний братьев Качиньских в этом фильме не хватает только аморального коммуниста-педераста, который посреди пшеничного поля насилует невинных польских мальчиков.

Если когда-нибудь в Польше к власти придут маоисты, Вайда будет тем отличником, который первый поднимет руку с криком: «Я, я! Я экранизирую «Красную книжечку!», а в интервью будет клясться, что «Катынь» — это, в действительности, похвала коммунизма как системы, способной справиться с наиболее непримиримыми и бесполыми врагами, которые не сопротивлялись даже тогда, когда их вели на бойню. А «Пан Тадеуш», несомненно, окажется замаскированным призывом к проведению в Польше «культурной революции» по примеру Китая (показывает непростительные пороки польской элиты, этих самодовольных и пьяных бездельников, которых надо заставить, наконец, трудиться).

Но если «Земля обетованная» — это шедевр, даже если Вайда прикрывался марсизмом исключительно из конъюнктурных соображений, то «Катынь» — постыдный патриотический китч, которого не вынес даже Главный Антикоммунист польской кинокритики Кшиштоф Клопотовский. Во-первых, во времена «Земли обетованной» у Вайды ещё был талант, который в последние двадцать лет утратил бесследно и явно бесповоротно. Во-вторых, марксизм силён тем, что, несмотря на пропагандистское присвоение некоторыми государствами, это теория по-настоящему универсальная, в отличие от безумного национализма и антикоммунизма, яркой иллюстрацией которых является новейшее «произведение».

Где-то в районе «Перстня с орлом в короне» Вайда сообразил восполнять интеллектуально низкий уровень своих всё более слабых фильмов, украшая их цитатами из самого себя периода минувшего величия. То же самое и в «Катыни». Дерево с рваным рисунком ветвей, привидевшееся перед смертью одному из героев, — цитата из фильма «Пепел и алмаз». Вайда выдавливает из себя символы и метафоры, которые когда-то были его фирменным знаком, и в то же время ведёт себя так, будто обращается к неграмотным. Недостаточно того, что героиня Челецкой, которая хочет установить на могиле брата надгробную плиту с настоящей датой смерти, явно перекликается с Антигоной, но, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не проворонил этой аллюзии, режиссёр заставляет идти в театр и продавать свою золотую косу на парик для актрисы, которая играет роль именно Антигоны, да ещё показывает афишу с названием греческой трагедии.

Вайда ставит знак равенства и проводит параллели между захватчиками. Немцы арестовывают профессоров Ягеллонского Университета, а русские — представляющих элиту офицеров (именно так: немцы и русские, а может, даже фрицы и москали). Мир состоит из народов, а классовые и идеологические конфликты, которые для каждого интеллектуально вменяемого человека являются основными причинами Второй мировой войны, не существуют. Наихудшая форма реакции, фашизм, — то же самое, что коммунизм, а приход москалей — это лишь смена одного оккупанта другим. То, что нацисты хотели уничтожить поляков вместе с другими славянами, а Советы — лишь изменить общественный строй, Вайда не замечает. Если бы этот советский «оккупант» не пришёл, нас бы здесь уже не было. Вайда не видит моральной разницы в том, что III Рейх шёл убивать «недочеловеков», а солдаты Красной Армии (независимо от того, как поступал сам Сталин) шли с верой, что никто не является недочеловеком, и за эту веру, за то, чтобы никого не считали недочеловеком, принесли величайшую во Второй мировой войне жертву собственных жизней.

Вайда, в сущности, разделяет элитаристское презрение, которое дало нацистом возможность создать идеологическую конструкцию Untermenschen. С нескрываемым отвращением он показывает послевоенную социальную карьеру служанки, которая вследствие коммунячьей ереси забыла, где её настоящее, Богом назначенное место: подавать к столу генеральше. Солдат Красной Армии он показывает как простаков и делает это с точки зрения интеллигентской «элиты», оскорблённой нашествием варваров-москалей.

Польские коммунисты — все без исключения коллаборанты, лишённые какой-либо морали; ведь поляки не отличались между собою убеждениями, отличались только от других народов. Польских коммунистов, по мнению Вайды, на самом деле никогда не было. Ни один из них не сочувствует ни политической системе, ни теории Маркса. Покоряется иностранному захватчику, поскольку не имеет моральной силы, какая отличает здоровую католическую элиту, воплощенную в фильме Стенкой, Челецкой, Осташевской, Жмиевским и архи-прекрасным Малашиньским. Коммунисты, ясное дело, все, как на подбор, уроды. Чем, кроме объекта, такой образ мысли отличается от антисемитизма?

Катынь вписывается в огромный пропагандистский проект польских правых сил: создания комплексного, идеологически насыщенного образа II Речи Посполитой — страны национального счастья, лишённой внутренних антагонизмов, впоследствии жертвы «красных», которые её разрушили, растоптав католическо-национальную систему ценностей благородной довоенной элиты. В сентябре на канале TVP мы имели возможность посмотреть спектакль режиссёра Кшиштофа Ланга «Первое сентября», а также халтурный фильм Михала Квечиньского (он же продюсер «Катыни») под названием «Завтра мы пойдём в кино». Судя по этим произведениям, довоенная Польша состояла только из элиты, живущей в прекрасных домах и огромных квартирах, уставленных антикварной мебелью. Откуда же брались служанки, вытиравшие пыль с этого антиквариата? То, что был один из худших периодов в истории Польши, что тогдашняя элита составляла исчезающее малую часть общества, что она могла позволить себе красивые дома благодаря крайне несправедливым экономическим отношениям, и что — как сказал когда-то Куля — страна из-за этой самой элиты пала жертвой страшной эксплуатации, главным образом, заграничным капиталом, всё это умалчивается и предаётся забвению. Внутренние этнические и религиозные конфликты отсутствуют, так же, как и классовые. В Катыни все «наши» — католики, перебирают чётки и твердят молитвы. Нету ни пол-еврея или православного — в такой многокультурной стране, какой была в ту пору Польша!

В фильме нет никакой драматургии, мотивированной фабулы, настоящих драматических конфликтов. Единственный герой — Идея, а пафосные бумажные персонажи лишь прилажены к этой Идее. Нет ни одного психологически или социологически достоверного героя. Жёны офицеров — воплощение национальных добродетелей как существа классово, религиозно и этнически вознесённые над всем остальным миром, не осквернённые сексуальностью. Потеряв мужа, ни одна из них больше уже не влюбилась. Героиня Осташевской даже когда видит мужа и просит, чтобы он вернулся в семью, способна лишь упрекнуть его, что он клялся ей перед Богом. Тоска ни одной из женщин не имеет сексуального измерения, но является чувством чисто патриотическим. Пленные офицеры молятся либо рассуждают о Родине. Не убегают, даже если их в этот момент никто не охраняет. Жмиевский только ходит, чиркает в своём блокнотике и кашляет от холода. Да пусть бы он от этого холода обнял какого-нибудь сокамерника, может, от одиночества и отчаяния что-то бы в них вспыхнуло — по крайней мере, мы увидели бы в этой халтуре интересную сцену! Один из офицеров стреляет себе в лоб — от угрызений совести, что он выжил, а в особенности из-за того, что коммунисты лгут про Катынь. Пожалейте зрителя!