– Вы не можете доказать, что я не понимаю по-гэльски. Все присутствующие здесь слышали, как я сказала, что все понимаю.

В первый раз за это утро Лахлан взглянул на нее:

– Можете вы повторить эту клятву сейчас, леди Венеция?

Его официальный тон ранил ее еще больше.

– Венеция? – поторопил ее отец. Она гордо выпрямилась:

– Здесь вам не суд. Я не обязана повторять обеты или что-либо доказывать. Моего слова вполне достаточно.

Отец схватил ее за руку.

– Мы заключили наш брак, вступив в супружеские отношения, – сказала Венеция, покраснев. – Мне кажется, это вполне достаточная причина.

Отец с удивлением уставился на нее, затем гневно посмотрел на Лахлана:

– Ты посмел уложить в постель мою дочь? Ты, подлый негодяй?

– Нет, – спокойно сказал Лахлан.

Венеция раскрыла рот от удивления. Он будет отрицать и это? Он хочет стереть из памяти те драгоценные мгновения? Да как он смеет!

– Она говорит другое! – рявкнул ее отец. – Зачем ей лгать?

– Потому что ей жаль меня и мой клан. Она думает, что поможет нам, если выйдет за меня замуж и отдаст мне свое состояние. У вашей дочери доброе сердце и проницательный ум. Она решила, что вы никогда не согласитесь на наш брак и не отдадите мне ее приданое, если она не будет обесчещена.

– Чертовски верно, я бы никогда не согласился.

– К счастью, она осталась чиста, сэр. – Взгляд его устремился к девушке. Вне всякого сомнения, в нем читалась нежность. – Ни один мужчина не смог бы нанести вред такому совершенному созданию, как ваша дочь.

Жгучие слезы подступили к глазам Венеции. Неужели он и вправду думает, что совершает доброе дело, освобождая ее от брака? Неужели он и в самом деле думает, что она спокойно уедет и оставит его? Черта с два она уедет.

– И тем не менее ты назвал это совершенное создание лгуньей.

Лахлан побледнел.

– Она не лгунья. Просто слишком усердно пытается мне помочь.

Венеция подошла к нему:

– То, что я люблю тебя, ничего для тебя не значит? Ты ведь тоже говорил, что любишь меня.

Внезапно в глазах его что-то вспыхнуло. Какая-то мука, боль, отчаяние, и в душе девушки шевельнулась надежда. Затем его лицо снова стало непроницаемым.

– Я много чего говорил вам. – Он сглотнул, затем продолжил тем холодным отвратительным тоном, который она терпеть не могла: – Это были наглые попытки получить то, что мне нужно, – ваше приданое, деньги, которые, как я думал, ваш отец был нам должен.

Ну хватит, это уже слишком. Венеция по-настоящему разозлилась. Она подошла вплотную к Лахлану, лицо ее пылало.

– Значит, ты меня не любишь?

Он посмотрел ей в глаза, выражение его лица говорило об обратном.

– Отправляйтесь домой, леди. Вам не место здесь, в этом разоренном поместье, где еле сводят концы с концами.

Венеция заметила, что пока он не смог заставить себя открыто сказать, что не любит ее.

– Меня все это совершенно не волнует! И мое место здесь, именно здесь! Спроси любого, скажут то же самое.

– Ваше место в вашей семье. Я думал, у меня есть серьезная причина забрать вас, но я ошибался. Вы можете это понять? У меня нет на это права.

Венеция прищурилась:

– Так вот о чем идет речь? Ты погрешил против своих собственных представлений о том, что правильно, а что нет, и теперь стараешься искупить это, совершив что-нибудь до глупости благородное?

– Я не собираюсь походить на своего отца, черт побери! – выкрикнул он, потом спохватился и стал говорить тише: – Мой отец отнял то, что ему не принадлежало, у своего друга, который не сделал ему ничего плохого. Он так никогда и не ответил за свой проступок. Я творил то же самое, сыпля соль на раны человека, который этого не заслужил. Ну что ж, больше этого не будет. Все кончено.

– Ты хочешь сказать, что собираешься искупить свои грехи, растоптав мое сердце?

Боль исказила его лицо, прежде чем он успел овладеть собой.

– Я отсылаю вас туда, где ваше настоящее место. Где вам надлежало оставаться всегда, если бы у меня хватило здравого смысла это понять. – Он смотрел вдаль, взгляд был отсутствующим, желваки заходили по его скулам. – Как только вы вернетесь в Лондон, вы увидите, что я прав. Найдете себе мужа, который будет достоин вас, и займете свое место в том обществе, к которому всегда принадлежали. Тогда вы забудете все, что здесь было.

– Должно быть, ты считаешь меня ветреной, непостоянной женщиной, раз можешь так думать.

– Я думаю, вас захватила детская романтика. Но это ненадолго.

Он и прежде говорил нечто подобное, но тогда он еще плохо знал ее, поэтому имел основания так думать. Но теперь все изменилось. И нет никаких причин так считать. Все это страшно разозлило Венецию.

– А что, если обнаружится, что я ношу ребенка? – спросила она громко, не заботясь о том, что кто-то еще ее услышит.

Бросив тревожный взгляд через плечо девушки туда, где стоял ее отец, мгновенно встрепенувшийся при этих словах, Лахлан на минуту застыл, затем снова посмотрел на нее:

– Вы говорите это только для того, чтобы надавить на своего отца. Потому что нам с вами отлично известно, что если бы это было так, ваш отец заставил бы меня жениться на вас.

– И тогда ты бы на мне женился?

– Если вы обнаружите, что ждете ребенка. Но вы этого не сделаете.

Так вот, значит, как он собирается оправдать это… безумие. Он отсылает ее в Лондон обесчещенной, но свободной. И она может выбрать себе другого мужа, потому что большое приданое легко сгладит в глазах любого мужчины такой несущественный изъян, как утрата девственности.

Но если окажется, что она носит его ребенка… ну что ж, это совсем другое дело. Тогда он должен будет признать ее женой – это будет справедливо, правильно.

Ну что ж, его ожидает сюрприз. Венеция тоже не лишена чувства справедливости. Может, Лахлан и провел много лет вдали от родных краев из-за своей гордости, но она не собирается позволить ему отказаться от нее из-за дурацких идей об искуплении грехов. Значит, нужно на него надавить.

– Прекрасно, – сказала Венеция, надменно вздернув подбородок. – Раз ты меня не хочешь, я уеду.

Лахлан стиснул зубы.

– Я не говорил, что не хочу…

– Послушай, меня, Лахлан, и слушай хорошо. – Она подошла к нему так близко, что они оказались нос к носу. – Я даю тебе три дня, чтобы ты пришел в чувство. После этого мы с отцом уедем в Лондон.

Он молча смотрел на нее, и лицо его было при этом жестким и непреклонным. Венеция нахмурилась:

– Если мы уедем, я исчезну для тебя навсегда, понимаешь? Ты никогда больше ничего обо мне не услышишь. Если окажется, что у меня будет ребенок, ты никогда об этом не узнаешь. Если я выйду замуж за другого и позволю ему воспитывать твоего ребенка, ты тоже не будешь об этом знать.

Он упрямо сжал челюсти.

– Ваш отец мне расскажет…

– Нет, он сам не будет знать. И если для этого мне придется уехать в другую страну, я так и сделаю. – Похоже, это потрясло его, и она безжалостно продолжала: – Если я уеду отсюда без тебя, то буду сама распоряжаться своей жизнью. Я могу просто поехать погостить к моей подруге Амелии в Марокко и не вернуться.

На лице Лахлана отразилась тревога, и Венеция добавила:

– Если ты собираешься вышвырнуть меня из своей жизни, Лахлан Росс, то я выброшу тебя из своей. – Голос ее прерывался. – Так что лучше тебе хорошо и основательно подумать. Потому что если я уеду навсегда, тебе придется всю оставшуюся жизнь гадать, где я, и что со мной, и есть ли у тебя где-то на земле сын, носящий имя другого мужчины.

Когда он, ничего не отвечая, продолжал смотреть на нее ввалившимися от усталости глазами, Венеция с трудом сдержала рыдания. Она надеялась, что ее угрозы заставят упрямого болвана изменить свои намерения, но неужели ничего не выйдет? Сможет ли она через три дня действительно покинуть эти места навсегда?

Нет, никогда! Но Венеция не собиралась сообщать ему об этом. Пришло время дать понять Лахлану Россу, что жизнь не всегда развивается по его законам. И понять, что в этой жизни правильно, а что нет, совсем не так легко, как кажется на первый взгляд.