Венеция дерзко потянулась к его рту, легонько прикусила зубами нижнюю губу, потом успокаивающе погладила ее языком. Хотя Лахлан по-прежнему крепко сжимал ее запястье, он не сумел сдержать чувственный стон, затем приоткрыл губы и впился в ее рот страстным поцелуем. Их языки снова сплелись, губы жарко пылали, и девушка почувствовала, что уносится туда, где существовали только они двое, и больше ничего.

Но когда она попыталась освободить руку из его захвата, Лахлан отстранился и пристально посмотрел на нее.

– Но все же установим одно правило, – хрипло произнес он. – Только одно. Которое поможет нам не заходить слишком далеко.

Венеция наградила его сердитым взглядом:

– И что же это за правило?

– Ты не будешь покидать моего колена. Пока ты находишься там, я не имею возможности лишить тебя невинности. Но мы сможем использовать свои губы и руки, чтобы получить удовольствие. – Обхватив рукой ее спину, он наклонил девушку назад, так что ее обнаженные груди предстали перед его пылающим взглядом. – Мы все же можем доставить друг другу наслаждение. Так, например…

Склонив голову, он прильнул к ее груди, лаская и теребя сосок языком, пока она не застонала.

– Лахлан, о Боже мой…

– Ты согласна принять мое правило? – спросил он, на мгновение оторвав от ее груди свой умелый рот.

Желание разлилось по ее лону. Она готова была согласиться на все, лишь бы только он продолжал.

– Да, да, клянусь тебе. – Венеция поцеловала его в голову. – Теперь позволь мне… коснуться тебя тоже.

Удовлетворенно заворчав, Лахлан отпустил ее запястье, но только для того, чтобы обвить ее ладонью свою возбужденную плоть. Опустив взгляд, Венеция увидела, что ее пальцы почти утонули в густых темных завитках. Это зрелище ее сильно поразило.

– Я даже не представляла, что у мужчины там волосы.

Сжимая ее ладонь и вынуждая ее двигаться вдоль его орудия, Лахлан удивленно ахнул:

– Неужели?

– Откуда мне было знать? – Венеция отбросила его руку прочь, продолжая двигать ладонью сама. – Все мои знания об обнаженных мужчинах получены при рассматривании античных статуй, а у них там все гладко и спокойно.

– Статуи и баллады, – простонал он, в то время как она ласкала его. – Неужели в твоей жизни не было мужчин, от которых ты могла бы кое-чему научиться? Каких-нибудь лезущих с поцелуями кузенов? Или братьев твоих школьных подруг, с которыми бы вы развлекались в лесу? – Он потянул ее за сосок, ухватив его зубами, и по ее телу разлились доселе неизведанные ощущения.

– Ничего такого, что позволило бы мне узнать что-либо неподобающее. – Или восхитительное. Венеция уже дышала с трудом. – Правда, была одна книжонка…

Из горла Лахлана вырвался сдавленный смех.

– Ну конечно. Наряду с обнаженными статуями. Что же что за пансион для девочек в таком случае?

– Превосходный пансион, – заносчиво сказала она. – Обнаженные статуи – это высокое искусство, к твоему сведению!

– А книжонка? Это тоже искусство?

– Вряд ли. Она была из гаремной жизни, но в ней отсутствовали подробности насчет… ну… чего-либо подобного. Поэтому я не знаю… то есть… – Она осторожно и неуверенно подвигала рукой: – Я это делаю так, как надо?

– Тебе вообще не следовало бы этого делать.

– Я имею в виду, делаю ли я это правильно? Тебе это приятно?

– Мне просто жутко приятно. – Он выгнулся навстречу ее руке. – Но если бы ты крепче сомкнула пальцы и сжала их чуть сильнее…

Она сделала, что он сказал, восхищаясь шелковистостью его кожи и твердостью плоти под ней.

После нескольких ее энергичных движений Лахлан закрыл глаза и с трудом выдохнул сквозь зубы:

– Для женщины… почерпнувшей свои знания из баллад и разглядывания статуй… ты превосходно умеешь… ублажить мужчину. Ты способна заласкать меня до смерти.

– В этом и состоит мой план. Если ты умрешь от удовольствия, я смогу убежать.

– Отличный план, – задыхаясь, пробормотал он. – Жаль, что ты не подумала об этом раньше.

– Я тоже об этом жалею.

Он усмехнулся и снова завладел ее ртом, исследуя его влажную глубину языком, в то время как рука ее продолжала трудиться над его плотью. Но ему недостаточно было только целовать ее, о нет! Этот распутник задрал ей рубашку и, сунув руку в панталоны, принялся ласкать ее между ног, сначала осторожно, а потом все более решительно.

Ей это понравилось. Очень. Гораздо больше, чем она ожидала. И это доказывало, что Лахлан был прав, когда обвинял ее в том, что в глубине души она порочна. Казалось, что каждым своим прикосновением он как бы сдирает с нее тот внешний великосветский лоск, которого с таким усердием добивалась миссис Харрис. Привить его своим ученицам стоило этой даме огромных трудов.

Истерический смех вырвался из горла девушки, заставив Лахлана отшатнуться и сердито нахмуриться:

– И что же тебя так развеселило?

– Я подумала… миссис Харрис следует добавить… в свой учебный план это, – ухитрилась сквозь смех произнести она, хотя от его действий мысли путались в голове. – В ее пансионе… значительно прибавится… учениц.

Лахлан вопросительно поднял бровь:

– Значит, тебе это нравится?

– Оч-чень… да… да, – запинаясь, пробормотала она, приподнимая бедра навстречу его искусной руке.

С загадочным блеском в глазах Лахлан скользнул пальцем внутрь.

– Лахлан! – вскрикнула Венеция, ошеломленная подобной вольностью. – Ты не можешь этого делать!

– А вот и могу. Пока ты остаешься на моем колене, все будет в порядке. – С понимающей улыбкой он проник глубже в ее плоть. – Лучше, чем в порядке.

Его рука определенно могла много чего добавить на этот счет. Она с дьявольским коварством ласкала ее сокровенное место, проявляя невероятное мастерство, вынуждая девушку выгибать спину и жаждать большего.

Внезапно он коснулся пальцем особенно чувствительного места, и Венеция подпрыгнула, едва не слетев с его колен.

– Спаси меня, Господи!

– Уже слишком поздно, дорогуша. – Он продолжал ласкать ее, заставляя корчиться и извиваться от удовольствия на его колене. – Никто теперь не спасет тебя от меня. Я собираюсь подарить тебе блаженство.

– Блаженство… – Она взглянула в его обрамленные густыми ресницами глаза, что-то смутно припоминая. – Так вот что это значит!

Лахлан удивленно заморгал, но не прервал свои ласки.

– Что?

– О-одна сомнительная баллада, которую я читала. Там упоминалось о… блаженстве. Я прежде никак не могла понять… В ней говорилось, что Дарби хотел овладеть замком… расположенным у Уны среди густых завитков между двух алых губ…

Хриплый смех вырвался из горла Лахлана.

– Я знаю эту балладу. А вы. Принцесса, должно быть, еще порочнее, чем я мог вообразить, раз коллекционируете сочинения подобного рода.

Венеция попыталась рассердиться, но как она могла, когда он так чудесно ласкал ее?

– Это просто… из чисто теоретического интереса, – сказала она, но тут же опровергла свои слова, бесстыдно схватив его за руку и направляя его движения, когда он проник внутрь ее еще и вторым пальцем. – О Боже… это так…

– Да, – сказал он низким, чуть хриплым голосом. – Может быть, ты согласишься… разделить этот чисто теоретический интерес со мной?

Его пальцы вторгались в ее лоно в бешеном ритме, захватившем ее подобно звукам цыганского бубна, заглушая всякие связные мысли.

– Что?

– Вы не выполняете свою часть работы, Принцесса, – напомнил он ей.

Только тогда Венеция осознала, что прекратила свои ласки, слишком поглощенная тем, что он делал с ней.

– Ох, правда… прошу прощения…

Она принялась снова ласкать его, и Лахлан облегченно вздохнул, а вскоре дыхание его участилось и сделалось прерывистым.

– Ах, дорогая… да… вот так… продолжай… пока я не скажу остановиться… теперь резче… скорее… да, вот так… Помоги мне, Боже…

Больше они не произнесли ни слова, потому что были полностью поглощены друг другом, изо всех сил стараясь доставить друг другу наслаждение. Их руки согласованно двигались в общем ритме, лаская разгоряченную кожу и гладкую плоть, их жажда освобождения нарастала все быстрее и быстрее, пока на вершине не вылилась в стоны, а затем в пронзительный крик.