«У Императорского сада…» У Императорского сада Стоит чугунная ограда, А я шагаю вдоль Невы, Не поднимая головы. Когда-то в этом полумраке На бал я поспешал во фраке, И газовые фонари Росли из неба до земли. Когда-то, пьяный от решеток, Испуганно и отрешенно Стрелял я в батюшку-царя, Как позже выяснилось, – зря. Теперь живу в двадцатом веке, И только вздрагивают веки, Когда шагаю вдоль Невы, Не поднимая головы. Полутени Играют полутени На пепельной стене, И кажется, что стены Качаются во сне. И где-то возникает Мелодия тайком И тайно проникает В мой опустевший дом. В кривых виолончелях Танцует снегопад, И, словно на качелях, По стенам сны скользят. В их отблеске, летящем Из темноты на свет, Является все чаще Знакомый силуэт. Сначала ярче, ярче Его чеканный вид. А печь горит все жарче, И дым в трубе кипит. Потом огонь темнеет, Слабеет силуэт, Он тает, он стареет И сходит он на нет. Теряя очертанья И сходство на лету, Как древнее преданье, Сползает в темноту. И звуки с перепугу, Признав свою вину, Покорно друг за другом Уходят в тишину. Стихи 67-го года I Стансы По молодости лет не воевал, Не странствовал, не плакал, не судился. Свой век по-городскому куковал — В квартирах пыль на лезвиях зеркал — Опомнился – в окурок превратился. Не важно, что мосты разведены, Чугунные ворота на засове. Не добежал до крепостной стены — Мгновения за годы зачтены, На флаге незаметна капля крови. Куда вы делись, милые мои? В Царицыне или под Перекопом? Я опоздал. Закончились бои. В живых остались только воробьи, Вон за окном они дерутся скопом. Тридцатый год цирюльнику служил, На хищных птицах окровавив перья. Тянули страхи из лаптей и жил, И не было ни опыта, ни сил Остановить поветрие поверья. На черных тучах выросли кресты. Я страх запомнил, не запомнив детства. С сомнением на чайные мечты История взирала с высоты И строила преграды по соседству. Из магазина запах колбасы. Семейный быт налаживался прочно, И Сталин улыбался мне в усы. Кому же верить? Врут мои часы,— Двадцатый век закончился досрочно. Рыдайте! Век отходную поет. Приобретайте новый холодильник! Храните, как в сберкассе, старый лед, А я на три столетия вперед Перевожу поломанный будильник. Когда наступит, – что там? новый быт? — На всей Земле и даже на Аляске, Мой сломанный будильник зазвонит, Напомнив, торжествуя и навзрыд, Все войны, революции и встряски. Полночь с песенкой Когда наступает бесшумный парад арлекинов, Гудят провода, осыпая весенние струны, На черных дощечках показываются луны, И гаснут огни, напряженное небо покинув, Приходит безумие. Острым крылом разрезая Полночное небо, свернувшееся в клубок, Оно говорит: да будет твой сон глубок! Свободу покоя твоей судьбе разрешаю. А мне припеваючи жить Давно надоело. Наряды зевакам шить — Нехитрое дело. Не плачу и не смеюсь, Привык улыбаться. Удачи одной боюсь — Счастливым остаться. Приятные вести приносят печальную радость, И голуби тусклые на подачках жиреют. Над городом флаги. Флаги над городом реют. На голубем – знамя, освещающее дорогу Бездомному рыцарю, неприкаянному богу, Безумцу на миг, калифу на час – наградой За полночь, не знающую преград. «Это ты, это я, это наша судьба…» Это ты, это я, это наша судьба. Так бескровно дрожит в переулке труба! Так по лицам осенним скользит пешеход, Забегая глазами немного вперед, И давно уже согнуты стрелки часов Завитками кошачьих семейных усов. Надо ночь – напролет, надо день – наугад. Соловьи не тревожат уснувших солдат. Это ты, это я, это наша беда Накалилась, как черная сковорода, И не видно дождя, и не видно огня,— Это осень шуршит на губах у меня. Расскажи мне свою кругосветную быль. Там на книжных картинках свинцовая пыль. Распахни в переулок кривое окно,— Дождевое раздумье свежо и темно. Это град, это мир в тесном клекоте птиц, В непрерывном движении замкнутых лиц. Но не надо, не надо смотреть мне в глаза,— На ресницах сухих невозможна гроза. |
