С каждым шагом вверх мы чувствовал приближение чего-то опасного и насыщенного силой. Внутри все переворачивалось.

Наблюдая за спутниками, я пытался сопоставить привычные образы с тем, как проявлялись они теперь. Пытался и понимал, что я не хотел видеть в них что-то большее, чем случайных попутчиков. Боялся понять, впустить в свое сердце и жизнь.

Это напоминало ситуацию с Марго. Когда, не разобравшись в ней толком, односторонне решив, что она мне подходит, я начал претендовать на ее чувства и внимание. Сейчас же будто оказавшись под лупой, раскрывались все остальные.

Ставший, кажется, еще выше и объемнее, давил немым внимательным авторитетом Артур.

Влад — темная лошадка, от которой не знаешь чего ждать — стал еще менее предсказуем. Будто боясь потерять, порвать невидимые ниточки со всеми нами, он суетился и мельтешил всегда в пределах видимости, всегда искусственно веселый, необычайно напряженный и опасливо-задумчивый. С каждым часом Влад все больше напоминал паучка, задумавшего полакомиться кем-то из нас, а кем — он еще не решил.

Макс окончательно ушел в себя, наблюдая за происходящим как бы из-под воды: немо и безразлично. Его эмоции, если они еще оставались в загоревшем дочерна инструкторе, затаивались на незримой глубине безучастных, практически недвижимых серых глаз.

Катя, с каждым шагом вверх, становилась все больше похожа на медузу, которую жестокие дети постоянно тыкают палкой. Не особо подвижная, она то и дело дергалась, оборачивалась, спохватывалась и волновалась. Что угодно: от кривого взгляда брата до подвернутой Марго ноги — все могло вывести ее из себя. И тогда на нас обрушивалась лавина слез и страданий. Могло показаться, что Катька считала себя причиной всего происходящего, такая вина застыла в ее взгляде. Что же было причиной этой вины: непомерное самомнение или материнский инстинкт — понять было сложно. Впрочем, непрестанно кудахтая, девушка не пыталась никого оберегать.

Чем больше я наблюдал за Артуром, Владом и Катей, чем удивительнее была неприглядность проявившихся на Мертвой горе черт, тем более меня удивлял Тимур.

Не зря я полюбил этого парня, так неожиданно и искренне. Не зря лишь ему я смог довериться. Тим стал каменным столбом-указателем. Башней, на которую можно опереться и за которой можно спрятаться от порывов снежных вихрей. В нарастающем волнении, необъяснимом страхе, давящем на всех нас, он оставался изваянием, один взгляд на которое успокаивает. Ни на ком не заостряя внимания, не разговаривая, Тим просто был: как стержень, как шест, удерживающий нашу шаткую компанию в равновесии.

Удивительно раскрылась Арханцель. С ланита спала вековая маска, обнажая непримиримость и несогласие. Тысячелетия назад отказавшись от закономерной власти, берущей начало в генетических различиях и возможностях, раса ланитов поставила себя наравне с людьми. Века спокойного служения, мира и любви, заботы и доброты, исходящих от них, были перечеркнуты в эти часы главой сильнейшей Гильдии — псиоников. Царица и богиня Арханцель, вырвавшись из цепей условности, обнажила темнейшую сторону совершенных людей. Становилось жутко. Кинув на нее мимолетный взгляд, я старался больше не смотреть и не думать о ней. Присутствие ее подавляло необъяснимо и пугающе. Изливающиеся из ее существа флюиды безумной привлекательности, любви, преклонения, смешивались с высокомерием и властностью.

Помноженные на способности псионика, чувства эти заставляли становиться на колени и молить, если не о любви, то о милости и прощении. Жутко и возбуждающе откликалось тело и душа на ее мимолетные взгляды. Я понимал слова Алгецы, говорившей о двух владыках. Смешливой и доброй Арханцель больше существовать не могло.

Тальцус притих. Будто умудренный годами старик, он превратился в немого наблюдателя. Переводя взгляд своих светлых умных глаз с одного на другого путника, он мог чуть улыбаться и вздыхать. Я не был уверен, что при какой-либо угрозе в эти часы, Тальцус выполнит свою защитную функцию. Проще было поверить в то, что этот потрясающий мужик будет просто наблюдать…

Сложнее всего для меня было понять Ахельцеса. Он превращался в перевалочный пункт силы и совершенства Арханцель в мудрость и покорность Тальцуса. Возможно, он просто не менялся, оставаясь привычным. Просто, проявления различных черт усиливалось в разы. Для ланита стерлись рамки. Однажды, в пустыне он показал всем нам, что лучше контролировать свои мысли и желания: иногда они могут сбываться. Теперь же под его взглядом лучше было не думать и ничего не хотеть вообще. Он шутил, подбадривая нас. Но даже Катьке было не смешно. Иногда, украдкой наблюдая за ним, я думал о том, что все мы могли оказаться на необходимой высоте одним махом, без долгого изматывающего пути… Но Ахельцес не хотел облегчить нам путь, наблюдая и веселясь.

Марго, и на равнине напоминавшая аскета, здесь вовсе свела на нет требования комфорта и общения. Молчаливая, грациозная и задумчивая, она напоминала Багиру всем своим видом и сущностью. На не совсем уместную шутку Влада, Марго отреагировала жестко и неожиданно. Она смерила парня усталым взглядом и рядом появилась проекция ее самой, но смеющейся над шуткой. Я отшатнулся в недоумении.

Больше Влад к ней не подходил и не заговаривал. Единственный, кто мог запросто хлопнуть ее по плечу и сказать что-то отвлеченное, не боясь при этом наткнуться на изощренную язвительность, был как раз Ахельцес. Они были на одной чистой, насмешливо-мудрой волне псиоников, не нуждающихся в масках. Выверни Марго наизнанку, я был уверен, мы не увидели бы в тайниках ее характера и души ничего, что не было бы нам знакомо уже.

Рейнджер и третий псионик были как два металлических шарика на одной ниточке.

Иногда они сталкивались, производя скрежетание и сотрясение. В основном же они держались на расстоянии, реагируя на передвижения друг друга собственным перемещением. Затаившийся, будто сурок, нечаянно прорывший нору в медвежье логово с полным выводком, Ливий Альций выжидал. Он явно не любил псиоников за то, что они обладали недоступными для него самого способностями. Он боялся Арханцель, завидовал мне и Тиму, даже Артур, вроде как не выделяющийся из общей массы, вызывал у Ливия дергание глаза. Я не знал этого мужика достаточно, чтобы судить о том, каким он был до Мертвых гор. Но будь он хоть на часть той личность, какую я наблюдал теперь, в горы бы я с ним не пошел. Третий же псионик, чье имя в свое время я постеснялся спросить, а теперь было уже слишком поздно и неудобно, просто тихо делал то, что нужно. Чем-то напоминая Тему, он просто был и просто работал на то, чтобы экспедиция сложилась успешно.

Каким же ребята видели меня, я не знал. Да и не очень-то хотел я это знать в действительности. Радостно ли в один прекрасный момент понять, что ты значительно менее приятен и пригляден, если вовсе не отвратителен тем, кто вынужден делить с тобой путь?

Мы поднялись еще до рассвета, не в силах терпеть. Незримые силы, будто цепями тянули нас наверх. В пещере хранилось нечто неведомое, сулящее исполнение сокровенного, власть… Оно влекло и манило, заставляя ускорять шаг. Я осек себя, оборачиваясь. Как по команде, будто боясь не успеть, быть последним, мы поднялись еще затемно, собрались и двинулись в путь. Молча. Ускоряясь на последних шагах, мы подошли к пещере.

Нас опрокидывало незримыми волнами какого-то силового поля. Пещера защищалась, как могла. Я был уверен, что силы этой защиты за века значительно убавились. С трудом, подпрыгивая и наклоняясь вперед, мы вошли внутрь.

Рейнджер громко выдохнул, озираясь на нас. Я пририсовал его лицу острые уши и клыки — гармонично и в тему. Марго заплакала, проходя глубже в пещеру. Арханцель властно и нежно положила ладонь на плечо худышке.

— Ребенок… — Проговорила тихо Марго. Я еле услышал, стоя у самого входа. — Он же замерзнет…

— Это не ребенок, Марго. — Спокойно ответил Тим. — Это их артефакт… Не замерз за тысячелетия, не замерзнет и теперь.