— А? — переспросил Простак. — Нет, мы хотели отпраздновать успех спектакля.

Брови у Фанни вскинулись.

— Что?

— Успех спектакля.

— Значит, я правильно расслышала. — Она взяла бутылку шампанского. — Их откроют?

— Ну, конечно.

— Скоро?

— А, ясно! Официант, откройте, пожалуйста, бутылочку-другую.

— Простите, что я тороплюсь, — сказала Фанни, — но, понимаете, мне ведь пришлось смотреть все три акта.

Джек наконец установил связь с таинственным Берни.

— Берни? Это Мак.

— Скажи, пусть поторопится, — раздраженно бросил Леман.

— Мы собираемся тут, в 726-м. Ждем тебя, — сказал Джек — О'кей.

И повесил трубку. Официант маячил в дверях.

— Мистер Фричи спрашивает, когда подавать еду.

— Ах да! — воскликнул Простак, вспомнив об обязанностях хозяина. — Хотите, чтобы всю закуску привезли прямо сейчас?

— Мне все равно, — ответил Леман, чьи мысли блуждали далеко от земных дел. — Я прошу одного: пусть Фричи держится подальше отсюда.

— Вы желаете видеть мистера Фричи? — бойко осведомился официант.

— Нет! Не желаю. Брысь!

— Слушаюсь, сэр. А помните, что сказал Макартур японцам, когда те выпихнули его с Филиппин?

— Нет.

— Я еще вернусь!

Два бокала шампанского привели Фанни в веселое расположение духа. Она предложила тост:

— За Глэдис Уиттекер, королеву глухонемых! Леман грохнул кулаком по столу.

— Закройте дверь! — рявкнул он. — И где все? Я плачу режиссеру кучу денег. Где он? Берни Сэмсона я привез из Нью-Йорка. Где он? Мне что, никогда не получить ни от кого помощи? А, — перебил он сам себя, — наконец-то! В комнату вошел Сесил Бенхэм, режиссер.

Сесил Бенхэм, человек зрелых лет, держался спокойно и с очень большим достоинством. Некоторые, но не он сам, считали его старомодным анахронизмом. Расцвет его режиссерской карьеры пришелся на то давнее время, когда кино еще находилось в младенческом возрасте, а телевидение маячило в дымке далекого будущего. Когда Бенхэм безмятежно вошел в комнату, у присутствующих сложилось обманчивое впечатление, будто на плечах у него — накидка с алым подбоем. Ничего подобного не было, но вокруг него витала аура елизаветинской эпохи.

Многие, встречаясь с Сесилом Бенхэмом, испытывали ностальгические чувства, будто при виде благородного старинного монумента. Мистер Леман к этим многим не принадлежал.

— Эй! — гаркнул он, не тратя времени на предварительные любезности. — Что случилось с декорацией?

Бенхэм бросил на него спокойный, полный достоинства взгляд, каким мог бы одарить развязного молодого актера в артистическом клубе.

— Прошу прощения?

— Я спрашиваю, что с декорациями? Они висели криво весь спектакль.

— Да, я тоже про это записал! — вмешался Простак, как всегда рвущийся помочь. — Особенно заметно было во второй сцене. Не знаю, известно ли вам, но в настоящем саду…

Спокойствие Бенхэма нарушила легчайшая рябь досады.

— Мой дорогой мистер Леман, едва ли я мог это предотвратить. Режиссер не в силах успевать всюду. Я весь вечер суфлировал.

— Если вы суфлировали, то где вы были, когда Уиттекер устроила паузу во втором акте? Вы что, не могли подсказать реплику?

— Я четыре раз подсказывал реплику, но на нее это не произвело никакого впечатления. Видимо, она сильно нервничала.

Простак пролил свет на проблему:

— Она, бедняжка, неважно себя чувствовала.

— Что?

— Так она мне сказала.

— А когда вы ее видели?

— В ее гримерке, после первого акта. Я давал ей кое-какие указания.

— Что?

— Указания. Я говорил ей, что в той длинной сцене надо бы поддать жару.

Леман раздулся и стал похож на малого пророка, готовящегося проклясть людей за их грехи.

— Нет, из всех…

Он оборвал фразу, ибо раздался стук в дверь. Простаку повезло, как везет боксеру, которого спасает удар гонга.

— Войдите! — прокричал Леман.

— Может, Берни, — заметил Джек.

Это и вправду пришел Берни, но не один, а с дамой.

Берни Сэмсон, молодой человек с землистым цветом лица и видом строгой умудренности, которая приобретается лишь долгими трудами на Бродвее, был, как говорят в театральных кругах, «правщиком». Несколько лет назад он сделал удачное предложение, когда комедия корчилась в предсмертной муке. Режиссер что-то спутал, но и в ошибочном толковании предложение спасло пьесу.

С тех пор Берни Сэмсон стал признанным правщиком драм. Своего рода стервятник, парящий над театральной сценой, он видел, как ставились и тут же умирали пьесы, и при гибели каждой участвовал в таком вот консилиуме.

Молодую девушку, которую он привел с собой, звали Пэгги Марлоу, и была она довольно известной хористкой с Бродвея. За ней водилась привычка поиграть с месяц в какой-нибудь музыкальной комедии, а потом вдруг сорваться и укатить во Флориду. Была она эффектно одета и на редкость хороша собой.

— Привет, — поздоровался Берни, кинув шляпу на кровать. — Эй, Джо! Как поживаешь, Маки? Со мной тут молодая дама, — он махнул рукой в сторону Пэгги. — Это мисс Марлоу, ребята.

— Здрасьте. — Мисс Марлоу выпустила облачко дыма, поскольку красиво очерченные губки неизменно украшала сигарета в длинном мундштуке, как шляпа «дерби» голову Лемана.

Джек МакКлюр познакомил всех.

— Миссис Леман… Мистер Бенхэм… мистер Фиппс.

— Рад познакомиться с вами, миссис Леман. Алло, мистер Бенхэм. Приветик, мистер Фиппс. А, шипучечка, — заметил Берни, увидев шампанское.

Мистер Леман упорно придерживался главной линии. Он нахмурился на шампанское, привносящее, по его мнению, фривольную нотку, не соответствующую важности момента.

— Так, Берни. Я хочу, чтобы ты сказал нам, что ты думаешь о спектакле. Мистер Сэмсон, — объяснил Леман, адресуясь к Бенхэму, — специально приехал из Нью-Йорка, чтобы его посмотреть и внести какие-то поправки. Если потребуется.

— Если? — фыркнула Фанни. — Что значит — если?

— Вот как? — Сесил Бенхэм ни капельки не обрадовался и окинул правщика настороженным взглядом. В былые дни он навидался таких Берни, и они не вызывали у него симпатии.

— Сейчас мы выскажем свое откровенное мнение, — призвал мистер Леман. — Скажем все, что думаем о спектакле.

Фанни тут же услужливо поднялась, не совсем устойчиво держась на ногах.

— Так вот, — приступила она. — Во-первых!

— И этого хватит, — быстро перебил жену Леман. — Давай, Берни.

Напыщенность опытного правщика плащом окутывала Берни, и свою вступительную речь он начал с уверенностью человека, пребывающего на твердой почве.

— Разумеется, нет сомнений, что спектакль требует некоторой доработки.

— Все переделать, — вставила Фанни, увлеченная шампанским. — А может, просто убить.

— Да замолчи ты! — бросил мистер Леман.

— Когда я бываю в театре, — глубокомысленно продолжал Берни, — то смотрю не столько на сиену, сколько на публику. Зрители скажут вам все. Итак, пролог у вас шикарный. Отличная идея — герой читает пьесу. Это интригует зрителей. Но потом они начинают ускользать от вас.

— Мне бы хотелось сказать как раз об этом, — со всем рвением вступил Простак. — В частности, насчет сцены в саду..

— Кто это? — осведомился Берни. — Вы сказали, Фиппс?..

— Верно, — отозвался Простак. — Я…

— С вашего позволения, мистер Фиппс…

— Ничего-ничего. Я только хотел заметить, что сцена в саду… — Он остановился на полуслове, встревоженный и напутанный взглядом Лемана. Тот смотрел на него еще секунд десять, а потом повернулся к Берни:

— Итак, вы говорили…

Мистер Сэмсон возобновил свою речь:

— В общем, как я уже сказал, пьеса нуждается в доработке. Некоторые сцены не бьют наповал. Вот у меня есть сцена, которую я сделал для шоу под названием…

Блуждающий взгляд мисс Марлоу наткнулся на Простака.

— Приветик, — ласково сказала она.

— Здравствуйте, — отозвался Простак.

— Вы англичанин, верно?