На следующее утро в восемь часов началась моя работа. В первый же день все мои представления об учителе частной школы перевернулись. До сих пор я считал, что время эти учителя проводят играючи. Но я смотрел со стороны. Мое мнение складывалось из наблюдений, сделанных в моей частной школе, когда учителя принадлежали к касте, вызывающей зависть. Им завидовали все — спать они ложились, когда хотели, не делали уроков, их не могли высечь тростью. Тогда мне представлялось, что эти три фактора, в особенности последний, — чудесный фундамент для Идеальной Жизни.
Я не пробыл в «Сэнстед Хаусе» и двух дней, как в душу мне начали заползать сомнения. Мальчик, видящий, что учитель стоит и ничего не делает (как заманчиво!), не подозревает, что на самом деле бедолага поставлен в крайне тяжелые рамки. Он выполняет обязанности учителя, а выполнять их обязанности нелегко, особенно человеку вроде меня, который до сей поры жил привольно и беззаботно, защищенный от мелких неурядиц существенным доходом.
«Сэнстед Хаус» открыл мне глаза. Он меня ошеломил. Он показал мне, как часто я проявляю мягкость и неумелость, сам того не сознавая. Наверное, другие профессии требуют еше более мощного выплеска энергии, но для человека с частным доходом, который неспешно прогуливался по жизни, учительство — достаточно крепкая встряска. Она была нужна мне, и я её получил. Мне даже показалось, что мистер Эбни, интуитивно поняв, как благотворно подействует на мою душу жесткая дисциплина работы, по доброте своей предоставил мне полную возможность выполнять не только мои обязанности, но и большую часть своих. Потом я разговаривал с другими учителями и пришел к выводу, что директора частных школ делятся на две категории — трудяги и любители поездок в Лондон. Мистер Эбни принадлежал к последней. Мало того, сомневаюсь, что на всех просторах Южной Англии отыщется другой, более яркий представитель этой категории. Лондон притягивал его, точно магнит.
После завтрака он отводил меня в сторонку. Разговор катился всегда по одной колее:
— Э… мистер Бернс…
Я (боязливо чуя беду, как дикий зверь, пойманный в капкан, чует приближение охотника, пробирающегося лесом):
— Э…да?
— Боюсь, мне придется сегодня съездить в Лондон. Я получил важное письмо от… — и он называл имя какого-то родителя или потенциального родителя (под потенциальным я имею в виду такого, кто подумывал прислать к нам сына. У вас может быть хоть двадцать детей, и все же, если вы не отдаете их в его школу, директор не удостоит вас титула «родитель»).
Затем следовало:
— Он пожелал… э… увидеться со мной. (Или, если родитель уже получил свой титул, «Он желает обговорить кое-что со мной». Различие почти неприметное, но он всегда упирал на него.)
Вскоре такси увозило его по длинной дороге, и начиналась моя работа, а вместе с ней — и самодисциплина души, про которую я упоминал.
«Выполнение обязанностей» требует от человека немалых усилий. Приходилось отвечать на вопросы, разнимать драки, останавливать старших мальчиков, чтобы не мучили младших, останавливать младших, чтобы те не мучили самых маленьких, предотвращать швыряние камнями и ходьбу по мокрой траве, следить, чтобы не донимали кухарку, не дразнили собак, не производили слишком громкого шума. А заодно — препятствовать всем формам харакири: лазанию по деревьям, по водосточным трубам, свисанию из окон, катанию по перилам, глотанию карандашей и выпиванию чернил на спор («а тебе слабо.»).
Приходилось — с перерывами — совершать и другие подвиги: разрезать баранью ножку, раздавать пудинг, играть в футбол, читать молитвы, преподавать, загонять отставших в столовую и обходить спальни, проверяя, выключен ли свет. Это еще не все.
Мне хотелось угодить Синтии, если удастся, но выпадали минуты в первые дни, когда я недоумевал, как же мне урвать время для похищения. Ведь именно похитителю, как никому другому, требуется свободное время — выпестовать на досуге замыслы, выстроить планы.
Школы бывают разные. «Сэнстед Хаус» принадлежит к самому трудному сорту. Постоянные отлучки мистера Эбни немало отягчали бремя его учителей, особая почтительность к аристократии — еще больше. Старания превратить «Сэнстед Хаус» в место, где нежно лелеемые отпрыски ощущали бы как можно меньше временное отсутствие титулованных мамаш, привело его к благостной терпимости, которая и ангелов превратила бы в бесенят.
Успех или провал учителя, по-моему, — всего лишь вопрос удачи. У моего коллеги Глоссопа имелись почти все качества, необходимые для успеха, но ему не повезло. С надлежащей поддержкой мистера Эбни он сумел бы навести порядок в классе. Но сейчас у него всегда был бедлам, и когда директора заменял он, в школе царил хаос.
Мне же, напротив, повезло. По какой-то причине мальчики приняли меня. Почти в самом начале я насладился величайшим триумфом в жизни учителя: один мальчик смачно треснул по голове другого за то, что тот упорно продолжал шуметь, хотя я велел ему замолкнуть. Сомневаюсь, можно ли в другой области испытывать столь сладкий трепет от завоеванной популярности. Возможно, подобие этого чувства испытывают политические ораторы, когда их аудитория шумно требует изгнать возмутителя спокойствия, но всё равно по остроте своей это не сравнится с учительским. Учитель абсолютно беспомощен в классе, если мальчишки решат, что он им не нравится.
Только через неделю после начала семестра я познакомился с Золотцем.
Я с самого начала старался высмотреть его, и когда обнаружилось, что в школе мальчишки нет, растревожился не на шутку. Послала меня сюда Синтия, я тружусь, как в жизни не трудился, а может — всё зря?
Но как-то утром мистер Эбни отвел меня после завтрака в сторонку:
— Э… мистер Бернс…
Так в первый раз я услышал эти, вскоре такие знакомые, слова.
— Боюсь, мне придется сегодня съездить в Лондон. У меня важная встреча с отцом мальчика, который скоро приедет в нашу школу. Он пожелал… э… увидеться со мной.
Может, наконец-то Золотце!
И я оказался прав. На переменке ко мне подошел Огастес Бэкфорд. Брат лорда Маунтри был крепким мальчуганом с россыпью веснушек на носу. Два качества завоевали ему популярность и славу: он умел задерживать дыхание дольше любого другого мальчишки и всегда первым узнавал все сплетни.
— Сегодня вечером, сэр, приедет новый мальчик, — зашептал он, — американец. Я слышал, как директор сообщал об этом домоправительнице. Его фамилия Форд. Кажется, отец у него ужасно богатый. А вы хотите быть богатым, сэр? Я хотел бы. Если б я был богатым, то накупил бы себе много чего. Когда я вырасту, я стану богачом. Я слышал, как мой отец говорил про это с адвокатом. Скоро, сэр, приедет новая горничная. Я слышал, кухарка говорила Эмили. Вот я, хоть тресни, не стал бы горничной. Лучше уж кухаркой.
Мальчик на минуту задумался над этой альтернативой, а когда заговорил, то затронул еще более животрепещущую проблему:
— Если б вам, сэр, понадобилось полпенни, чтобы получилось два пенса и хватило на ящерку, как бы вы поступили, сэр?
Свои полпенни он получил.
Огден Форд, мечта похитителей, вошел в «Сэнстед Хаус» в четверть десятого тем же вечером. Ему предшествовали: Обеспокоенный Взгляд, мистер Арнольд Эбни, таксист с огромной коробкой и наш слуга с двумя чемоданами. Первым я упомянул Обеспокоенный Взгляд, потому что Взгляд этот существовал сам по себе.
Сказав, что мистер Эбни смотрел обеспокоенным взглядом, я бы создал неверное впечатление. Мистер Эбни попросту плелся за ним в кильватере. Обеспокоенный Взгляд скрывал директора как Дунсинанский лес — войско Макдуфа.[4]
Огдена я увидел лишь мельком, пока мистер Эбни провожал его в свой кабинет. Мальчишкой он мне показался очень хладнокровным и еще более противным, чем на портрете, который я видел в отеле «Гвельф».
Через минуту дверь кабинета открылась, и вышел мой наниматель. Увидев меня, он явно почувствовал облегчение.
— А-а, мистер Бернс! Как раз собирался вас искать. Вы можете уделить мне минутку? Давайте пройдем в столовую. Наш новый мальчик по имени Огден Форд, — начал он, прикрыв за собой дверь, — довольно… необыкновенный. Он американец, сын мистера Элмера Форда. Так как он будет много времени на вашем попечении, мне бы хотелось подготовить вас к его… э… особенностям.
