Большую часть времени Челеста говорила о Уотере Детройте, которого она накануне видела на приеме. Линди-Джейн пустила в ход все свое искусство убеждать, чтобы перевести разговор на другую, более важную тему – семья Челесты.

Челеста отрицала свою сексуальную связь с женщиной-фотографом, которая снимала ее для журнала «Картерс», так искренно, что Линди– Джейн в конце концов ей поверила.

Узнав от Люси Фрэзер, что Лебедь – дочь тех самых Крайтон-Лейков, у которых убили няньку, после чего их сын исчез, Линди-Джейн тут же побежала в библиотеку порыться в кое-каких источниках. Из старых газет она узнала еще об одной трагедии этой семьи: в день своего восемнадцатилетия старшая дочь Венеция погибла в автокатастрофе вместе со своим женихом Оливером Фэрфаксом.

Оливер Фэрфакс!

Очень скоро Линди-Джейн обнаружила, что Челеста и Оливер – родственники. Вот об этом-то она и собиралась поговорить во время интервью.

– Да-да, это было ужасно, – воскликнула Челеста, моментально забыв о Уотере Детройте. – Конечно, я тогда еще не родилась, но дома часто говорили об этом. Дядя и тетя действительно мечтали, чтобы Оливер и Венеция поженились. Перед этим мой кузен собирался убежать с одной сучкой.

– Сучкой? – насторожилась Линди-Джейн. – Но, я надеюсь, она была не…

– Вот именно ей-то она и была. Оливер откопал ее в одном из агентств типа «Партнер на вечер», в последний год его учебы в Итоне.

– Послушай… Даже не верится… Неужели он мог обращаться в такие заведения, как «Партнер на вечер»?

– Не только мог, но и обращался. Я это запомнила, потому что меня поразило совпадение: это заведение работало под видом агентства фотомоделей, а ты ведь знаешь, моя бабушка была моделью…

– И твоя мать, конечно, тоже…

– Ну, в известном смысле. Так вот, бабушка мне об этом и рассказала. Она очень возмущалась, что они используют вывеску фотомодельного агентства и тем самым бросают тень на эту профессию.

– Да-да, действительно, нехорошо. Послушай, а ты случайно не помнишь, как оно называлось?

– Как ни странно, помню. Понимаешь, у моей лучшей школьной подружки было такое имя – Цецилия. Мы еще часто спорили, чье имя более редкое, мое или ее – Челеста или Цецилия. Так вот агентство так и называлось – «Цецилия».

Линди-Джейн вылезла из ванны, накинула купальный халат и достала с полки телефонный справочник. Ага, вот оно: Паддингтон, агентство моделей «Цецилия».

Она пометила себе – завтра с утра обязательно позвонить туда – и загрузила в компьютер файл, над которым сейчас работала: начало большой статьи о Лебеде.

Первые месяца два в Нью-Йорке я просыпалась по утрам и спрашивала себя, чего ради я приехала в этот город. Дома я насмотрелась по телевизору американских фильмов: столько убийств, грабежей, насилия… Каждый вечер я воображала себе всякие ужасы и дрожала от страха: а вдруг прямо сейчас убьют или изнасилуют? Перелет через океан не доставил мне большого удовольствия – до этого я никогда не летала, и гул мотора страшно меня напугал. И вот теперь в Нью-Йорке я каждое утро напоминала себе, что победила на конкурсе «Девушка года» и получила в качестве приза бесплатную поездку в Нью-Йорк, о чем девушке, выросшей в Портобелло Корт, невозможно было даже мечтать. А когда Барбара Харпер взяла меня под свое крылышко, я подумала: пожалуй, есть смысл остаться в Нью-Йорке и поискать работу. Но я очень скучала по Маркусу. Конечно, я скучала по маме и по маленькой Тути – мама писала, что Тути просыпается по ночам и зовет меня, так сильно тоскует – но, честно признаюсь, больше всего я скучала по Маркусу.

Перед самым отъездом он усадил меня рядом с собой и начал по обыкновению наставлять. Маркус бывал в Америке и хотел втолковать мне разницу между расовыми предрассудками у нас и в Америке. В их основе лежат разные причины: у американцев комплекс вины порожден памятью о том, что они в недалеком прошлом причинили друг другу. В Англии же этот комплекс не связан с тем, что происходит и происходило внутри страны, – англичан мучает, что свои богатства они наживали за счет ограбления колоний. В тайниках подсознания афроамериканцев и сейчас живо воспоминание о рабстве. В Англии проявления расизма чаще всего встретишь в провинциальных городках, но даже там никогда не увидишь толпу черных, в которую полицейские целятся из пулеметов со словами: «Мы делаем, что хотим». Есть, конечно, исключения, но обычно в Англии люди с тобой приветливы, улыбаются в лицо, хотя наверняка многие у тебя за спиной говорят: «черная мразь, убирайся туда, откуда приехала». В Америке, говорил Маркус, расовая неприязнь проявляется гораздо более откровенно, нагло, прямо в лицо. Как будто только вчера черным было запрещено появляться в определенных местах, и все еще это помнят.

Лично мне американское отношение нравится больше. В нем меньше лицемерия. Но все-таки для меня было шоком, до какой степени цвет кожи еще имеет значение, особенно в бизнесе фотомоделей. Барбара каждый день посылала меня на десяток пробных съемок, так что первым делом в Нью-Йорке я изучила карту города, улицы, перекрестки, маршруты автобусов. Порой пройдешь под дождем кварталов десять, чтобы сэкономить плату за проезд, входишь по указанному адресу, показываешь альбом со своими фотографиями, а на тебя даже взглянуть не хотят. И ответ всегда один и тот же: «У вас слишком броская внешность». «Слишком броская», то есть слишком черная, слишком африканская. Я по природе не склонна к грубостям, конфликтам, но иногда мне хотелось встряхнуть моего обидчика, сказать ему: «Почему мои снимки ничего вам не говорят? Где ваши глаза, ваше воображение? Почему вы все слепы, когда глядите на черное лицо?»

Одна чернокожая девушка-модель показала мне письмо читательницы, опубликованное в журнале «Глэмор» еще в 1968 году, когда издатели осмелились первый раз поместить на обложке фотографию чернокожей модели. «Черное лицо безобразно, – писала возмущенная читательница. – Если я захочу посмотреть на черных, я куплю журнал «Эбони». Порой мне кажется, что с тех пор, в общем-то, ничего не изменилось. Один молодой человек во время съемки выдал мне буквально следующее: «Ты похожа на обезьяну, у тебя такие толстые губы». Я сказала об этом Барбаре, потому что она просила сообщать ей о каждой грубости. Барбара так отчитала его, что, думаю, он больше никогда с ней не будет работать.

Скоро я начала много сниматься, но и тут начались проблемы. Не потому, что мне не нравилось быть моделью. Съемки напоминали мне, как мы с Тути наряжались в мамины платья и разгуливали по дому, потешая всех своими ужимками. Но ничего хорошего не получалось. К своему удивлению, я столкнулась с тем, что люди, десятки лет работавшие в индустрии моды, не знают самых элементарных вещей о работе с черной моделью. Существует, наверное, не менее сорока оттенков черного цвета кожи, но почти никто из специалистов по макияжу об этом и не догадывается. На первых снимках мое лицо выходило серым от светлой пудры, и с тех пор я всегда ношу с собой «Наоми Симмз». Меня часто приглашали сниматься бесплатно, за право получить «кредит» от журнала – то есть оттиск для моего портфолио. Барбара очень советовала не пренебрегать этим, я продолжала сниматься, но мои фотографии, разумеется, никогда не появлялись на страницах журналов. А один раз ассистент фотографа подсыпал мне в питье наркотик. Меня вырвало, и во время съемки мне было так плохо, что на фотографиях я не походила на себя.

Потом меня впервые сняли специально для обложки… И опять неудача. Как раз в этом номере шла большая статья о знаменитом чернокожем спортсмене, и в редакции мне откровенно объяснили, что если еще и с обложки будет улыбаться черная девушка, то номер журнала может показаться читателям «чересчур черным». С ума сойти! Кто-нибудь когда-нибудь слыхал о «чересчур белом» журнале?

Невероятно, но факт: до Америки никто никогда не упрекал меня цветом кожи, а в Нью-Йорке я так или иначе сталкивалась с этим на каждом шагу. Например, я никак не могла понять, почему все считают само собой разумеющимся, что Маркус – черный: а какой же еще может быть у меня жених?