Каждый день, вернувшись домой, я горячо молила Бога, чтобы он послал мне удачу. Откуда еще было ждать помощи? Потом я садилась в кресло перед телевизором, писала письма Маркусу, или открывала альбом для эскизов и набрасывала фасоны платьев: вдохновение я черпала на улицах Нью-Йорка. По воскресеньям я обедала у Барбары вместе с другими девушками, у которых в этом городе тоже не было ни родных, ни друзей, а в понедельник утром выбиралась из постели и опять пускалась в путь по Нью-Йорку – на просмотры и в поисках работы.

На сердце у меня было неспокойно. Но беспокойство не было связано с работой. От маминых писем легче не становилось. Но ведь в ее письмах было всегда не больше четырех строк, писала она крупными буквами, которые выводила старательно, как ребенок. Все они были как одно: «Дорогая Эми. Ну как ты живешь? Мы по тебе скучаем. Тути вчера испекла пирог. На этом кончаю. Люблю. МАМА».

Я никогда раньше не получала от мамы писем и только сейчас поняла, что она едва умеет писать. Зато письма Маркуса были бесконечные. Он изучал в колледже предпринимательство, и собирался открыть фотоагентство – Джо будет одним из первых его клиентов. Но прежде чем пойти в какое-нибудь агентство и попросить работу даже в качестве ученика, он хотел сначала хорошенько изучить коммерцию.

Последние его письма были почти целиком о Лерое. Получилось очень глупо – я уехала за две недели до его возвращения. Я не видела старшего брата очень давно, несколько лет. Ему было уже почти девятнадцать. Маркус писал, что Лерой вернулся настоящим ямайцем с полным набором тамошних доблестей. Каждый вечер он уходил куда-то из дому, ни одного дня не провел с мамой. И очень скоро стал членом банды «Гроув». Маркус узнал об этом – он сам видел драку в Ладврок-гроув между парнями из «Гроув и Хакни». Откуда-то появился нож, и одного парня пырнули. Но это только цветочки. Маркус подозревал, что Лерой связался с еще худшей компанией – Ярди. С ними он познакомился на Ямайке; недавно они объявились в Лондоне и теперь торгуют наркотиками.

«Не рассказывай ничего маме», – писала я Маркусу, хотя и понимала, что она, должно быть, о многом догадывается. В конце каждого письма я спрашивала, может, мне вернуться домой, но Маркус всегда отвечал «не надо». Как бы мы ни скучали друг о друге, но раз уж я вступила на эту стезю, нельзя с нее сходить – вдруг мне все-таки повезет.

Я очень расстраивалась, читая подробные отчеты Маркуса о Лерое, и не могла решиться написать ему, что мне очень трудно. Несколько раз я даже не могла прийти на просмотр, специально организованный для меня Барбарой, потому что у меня не было денег на автобус или метро. Барбара позвонила мне, стала отчитывать. И мне пришлось сказать правду. Это было трудно – я же гордая. С тех пор по ее настоянию я стала брать у агентства аванс – чтобы оплачивать дорогу. Для меня, как для многих других моделей, агентство стало чем-то вроде банка, дающего деньги в кредит. Расплачусь, когда стану зарабатывать.

Но когда еще это будет?

Кроме того, агентство дало мне ссуду на жилье. Единственным моим доходом были деньги, которые мне платила молодая пара, живущая на той же площадке. Я сидела иногда с их ребенком. Элейн и Джордан Франклин были «яппи» – наследие восьмидесятых, как о них говорила Барбара. Он работал не то адвокатом, не то брокером, не то еще кем-то на Уолл-стрит, она – редактором отдела мод в одном журнале. Он всегда был безукоризненно вежлив со мной, а она могла ляпнуть что угодно. Их пятилетняя дочка Кейти была капризная, избалованная девочка, но мне она нравилась – ее смешные тоненькие косички напоминали мышиные хвостики сестренки Тути. У Кейти была няня, которая забирала ее из детского сада, приводила домой, кормила, купала и укладывала спать. После чего Джордан и Элейн шли куда-нибудь развеяться, а я приступала к своим обязанностям.

Никогда раньше не доводилось мне бывать в такой сказочной квартире. В спальне и принцессе было бы не стыдно спать – кровать с пологом, по обеим сторонам занавеси, поверх покрывала рассыпаны красивые пестрые подушки. В ванной комнате зеркальные стены и еще один унитаз, который, как объяснила мне Кейти, вовсе не унитаз. «Глупышка, это чтобы мыться. После того, как занимаются любовью, всегда моют пиписку».

В первый раз, когда я сидела с Кейти, Джордан с Элейн вернулись в два часа ночи, а в полдевятого я должна была явиться на съемки.

– Этот долбаный черный шоферюга не знал, куда ехать! И сначала свернул на дорогу в Нью-Джерси, – таким образом извинилась передо мной Элейн.

– Не черный, а афроамериканец, дорогая, – поправил ее Джордан, – водитель такси.

– Но он был черный, Джордан. И не афро-американец, а типичный гаитянин. И не кореец, и не китаец, и вообще не азиат. Он был черный, как Эми.

– Простите, Эми, – заморгал Джордан.

– Все в порядке, – ответила я. Действительно, меня слова Элейн ни капельки не задели. Элейн к черным и белым относилась одинаково – к кому очень хорошо, кого терпеть не могла. И я на нее не обиделась. Но Джордану было неловко.

– Если бы это был белый водитель, ты бы просто сказала «долбаный шофер».

– Я могла бы сказать долбаный ирландец или долбаный еврей. Мне просто захотелось уточнить, Джордан. Пожалуйста, не делай из мухи слона.

Она вечно поддразнивала беднягу Джордана, и меня это всегда смешило. Когда я осталась у них в первый раз, она предложила мне кофе и спросила, какой я люблю. Я ответила: «Черный». И она послала Джордана на кухню со словами: «Пойди сделай Эми чашечку кофе, дорогой, цветного, пожалуйста». Она не скрывала, почему не может предложить своему журналу мои фотографии.

– Такая у нас существует установка, деточка. Никаких черных. Конечно, вслух этого не говорят, но все каким-то образом знают. Понимаешь, я всего только одна из редакторш. Вот когда поднимусь наверх, будет другое дело… Но, конечно, черная модель тоже должна прийтись мне по вкусу.

Вот чем мне нравилась Элейн – прямотой. Будет от нее что-то зависеть, тогда и появятся на страницах ее журнала черные. Но и им придется проходить строгий отбор.

Хорошо, что Франклины жили рядом. Мне иногда снились страшные сны, и всегда о пожарах. Элейн дала мне книжку с толкованием снов. И я узнала из нее, что значит видеть во сне огонь.

«Вырвавшийся из-под власти человека огонь означает, что вам надо научиться владеть своим огненным темпераментом. Разжигание же огня означает, что вы вот-вот соблазните кого-нибудь или же соблазнят вас…»

Да, но темперамент-то у меня вовсе не огненный – хотя, может быть, у меня в подсознании живет подспудное возмущение тем, как относится к черным моделям нью-йоркская индустрия моды. А Маркус далеко, так что соблазнять меня некому.

Однажды вечером я все-таки нарушила свой обет и приняла приглашение Эдди Росса – мне было очень тоскливо, одиноко, к тому же я сидела совсем без денег и ела всего один раз в день, так что отказаться от обеда в ресторане было выше моих сил. Эдди приглашал меня отобедать с ним каждую неделю с тех пор, как мы столкнулись у входа в подъезд. И я каждый раз отвечала ему: «Спасибо, нет». Он был слишком стар для меня, мне только что исполнилось семнадцать. Что ему делать с таким детским садом? Но я, кажется, не совсем поняла ситуацию. Дело в том, что, отправляясь в поход по редакциям и рекламным агентствам, я старалась выглядеть как можно лучше. С Эдди мы сталкивались только в подъезде, и, наверное, я показалась ему старше своих семнадцати. Но в ресторан мы не пошли. Он заказал еду к себе домой и накрыл кофейный столик – вино, свечи.

– Здесь курица, баранье рагу, гарнир, – сказал он и предложил мне бокал вина.

– Я будут пить только диетическую коку, – ответила я, явно разочаровав его.

– Мы ведь хотим повеселиться, бэби. Значит, надо расслабиться.

– Я вполне обойдусь кока-колой. Я пью только ее.

– Ну хорошо, хорошо. Сейчас принесут. Ну расскажи, почему я до сих пор ни разу не видел тебя на обложке «Вог»?

– На обложке «Вог» может появиться только Найоми Кэмпбелл, да и то раз в сто лет.