– Спасибо, фрау Трабен, вы очень добры, – поблагодарила Элеонора и закрыла дверь за ушедшей вдовой. Элеонора подошла к подносу и взяла бутылку венгерского токайского.

– Вкус дома! – Она быстро сломала сургуч и налила топазного цвета вино в две оловянные кружки.

Элеонора глотнула, закрыла глаза, смакуя знакомый сладкий вкус. Позади нее раздался театрально жалостный кашель, Элеонора рассмеялась и чуть не поперхнулась вином.

– Терпение, mein sier, – проворчала она, имитируя рыжеволосого слугу. Элеонора поставила кружки на поднос, взяла его и, пошатываясь, подошла к краю кровати. – Я не так искусна в этом, как ла Трабен.

Она поставила поднос на пол рядом с кроватью, потом села неподалеку, скрестив ноги, но сразу же поднялась, когда хозяйка вернулась с горячей водой, полотном и обычным глиняным тазом. Женщина пожелала им спокойной ночи и удалилась.

– Что она должна думать о нас, – заметила Элеонора, ставя кувшин поближе к огню, чтобы вода оставалась теплой. Потом она вернулась на свое место на полу возле Ахилла.

Ахилл взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

– Она думает о своем гульдене и больше ни о чем. Лицо Элеоноры оказалось рядом с лицом Ахилла. Он привлек ее к себе и нежно поцеловал.

– Разве ты не хочешь попробовать венгерского вина? – с улыбкой спросила она.

– Хочу, – ответил Ахилл и поцеловал ее еще раз. Элеонора неохотно отодвинулась и села на пятки.

– Нет, правда, ты должен выпить что-нибудь. А потом сказать, чего ты хочешь в первую очередь: поесть или чтобы я обработала твою спину.

– Другими словами, – Ахилл глотнул вина и передал кружку Элеоноре, – выбирай между удовольствием и болью. – На мгновение его лицо исказилось, потом он уткнулся в покрывало и пробормотал: – Боже правый!

– Ахилл? – спросила Элеонора, озабоченно хмурясь. – Ты в порядке? Может, твои раны серьезнее, чем они выглядят? Что я могу…

– Ничего. Просто шальная мысль. Удар топора алебарды шальной мысли. Боже правый, Эл, что ты сделала со мной?! Два месяца назад я потерял себя. Не было выбора между удовольствием и болью… Они слились вместе в один большой темный миазм чувства. – Он потер глаза основаниями ладоней, потом уставился на свои растопыренные пальцы. – Единственное, что давало мне знать, что я еще живу, – это мысли о том, что мое единственное искупление на поле брани. Потом ты прошла по тому коридору в замке Дюпейре. Эл, я могу на пальцах пересчитать те дни, когда мы были вместе. Ты разорвала в клочья все мои представления о себе самом. И еще… И еще ты предоставила мне выбор между удовольствием и болью – и вот мой выбор. – Ахилл лежал, откинув голову на покрывало и насмешливо глядя на Элеонору. – Я умираю от голода. Накорми меня, женщина.

Элеонора подвинула поднос ближе и отломила дрожащими руками хлеба и сыра.

– Ты зверски голоден, это хорошо, но я бы сказала, что слишком много мыслей, а не слишком мало пищи. А теперь ешь.

Ахилл хохотнул:

– Я думаю, что самое важное, что я упустил в тебе, – это умение польстить и расположить к себе.

Элеонора положила кусочек хлеба ему в рот. Ахилл прикусил ее пальцы.

– Второе важное, – поправился он. – Полагаю, что добрые братья замуровали бы меня в склепе, если бы знали, какими греховными были мои мысли.

– Ты, должно быть, был вне себя от ярости, когда они захватили тебя.

– Разумеется, я был в ярости, думая о той, которую оставил в постели. – Элеонора покраснела, а Ахилл добавил: – По правде говоря, это идея настоятельницы, чтобы меня схватили.

– Могу в это поверить, – ответила Элеонора, вспоминая приступы ярости, свидетельницей которых она была. Она дала Ахиллу кусочек сыра, но он задержал ее руку и облизал кончики пальцев. – Как… – Элеонора убрала руку, борясь с желанием прикоснуться пальцами к своим губам. – Как они вытащили тебя из комнаты, не разбудив меня? Никто не говорил мне, куда ты ушел… и придешь ли назад…

– Я смотрел, как ты спала, когда они пришли. Ты выглядела спящей богиней, с кремовой кожей и великолепными золотисто-каштановыми волосами на пурпурном бархате.

Вежливая просьба посетить отца Эдуарда по вопросу одежды для тебя, как сказал Кельн, к тому моменту как я спустился к основанию лестницы, обернулась насильным захватом с помощью полудюжины швейцарских пикейщиков. И нет необходимости говорить, что новой одежды и в помине не было. – Он замолчал, чтобы стянуть остатки монашеской рясы, которая была дана ему. – Во всяком случае, для тебя.

Ахилл отмахнулся от хлеба и сыра и одним глотком покончил с токайским, глядя на Элеонору поверх оловянной кружки.

– Благодарю вас за удовольствие совместного ужина, – сказал официально Ахилл.

Элеонора взяла чашку, быстро схватила его руку и, держа ее перед собой, стала рассматривать рубцы от веревок на запястье. Их пальцы сплелись.

– Эрве рассказывал, что ты однажды оторвал маршальского хирурга от его коньяка, чтобы доставить его к твоим людям, раненным в бою, – вспомнила Элеонора. – Если бы я могла сейчас сделать то же самое. Я не знаю, что еще сделать, кроме как промыть раны водой, потом немного смазать вином. Как ты думаешь, это подойдет?

– Отлично подойдет, Элеонора, – ответил Ахилл, глядя на нее.

Элеонора мягко опустила руку Ахилла, отодвинула поднос в сторону и встала. Она взяла воду, таз, полотно и поставила все это рядом с кроватью. От воды шел пар, Элеонора налила ее в таз и погрузила туда кусок ткани.

– Будет немного больно, – предупредила она, закусив губу и осторожно поднимая его руку. – Не понимаю, почему я так сказала. Я не знаю, будет больно или нет, хотя мне всегда было больно, когда няня обрабатывала мои царапины. Но это не просто царапины. А я – не твоя няня.

Ахилл привлек Элеонору к себе и поцеловал. Его губы имели вкус сладкого вина, вина родины, и когда его язык проник в ее рот, начал там двигаться, крутиться, дергаться и дразнить, это тоже было для нее чем-то родным, согревающим, ласкающим, разгоняющим холод, который пронизал ее. Элеонора слабо застонала, и Ахилл принял этот стон, впитал его в себя, впитал ее страх, который когда-либо был в ней.

Поцелуй растопил воспоминания, и Ахилл лбом уперся в лоб Элеоноры.

– Да, ты – не моя няня, – сказал он хриплым голосом.

Он отпустил ее и протянул свою руку, вверх ладонью. Это было так похоже на капитуляцию, насколько это было возможно для такого человека, как он. И он сделал это для нее.

Элеонора села рядом перевязывать рану, мечтая о тех волшебных мазях и снадобьях с Востока, о которых ей рассказывали шепотом, но которых она никогда не видела. Она знала, что рубцы сильно саднят, но Ахилл не произнес ни слова, пока она делала свою работу.

Закончив с обоими запястьями, Элеонора снова села на пятки и, сложив руки на животе, нахмурилась, глядя на одеяло, прилипшее к спине.

– Мне кажется, я должна его сначала намочить, а потом попробовать приподнять. Как бы мне хотелось никогда не попадать в подобную ситуацию.

Ахилл хмыкнул.

– У меня был бы прекрасный вид всадника, скачущего полуголым по улицам Пассау, если бы не было тебя.

– Действительно, прекрасный! Я бы последовала за тобой, вместо того чтобы вести вперед.

– Впереди багажа, – сказал Ахилл, но с такой страстью, что Элеонора на мгновение замерла.

Опомнившись, она поцеловала его в макушку и сказала:

– Может быть, впереди, но через минуту ты скажешь мне значительно более худшие слова, чем «багаж».

Элеонора положила Ахиллу часть полотенца под грудь, стараясь, чтобы ее движения были мягкими и неторопливыми, потом намочила кусок ткани водой и начала смачивать одеяло. Вода медленно впитывалась, обращая тускло-коричневый цвет в цвет сырой древесной коры.

Ахилл глубоко вздохнул и стиснул зубы. Даже сквозь слой шерсти и полотна Элеонора чувствовала, как ходят мускулы спины Ахилла при ее прикосновениях. Его дыхание охрипло от строго контролируемой размеренности. Правая рука Ахилла медленно зарывалась в покрывало.