— Всё ясно! — сказал командир, упорно глядя на пылавшее лицо Виктора. — Ты, сын советского моряка, не можешь поступить со своим другом несправедливо. Я знал это и решил не вызывать другого мальчика. Ты понимаешь?.. Всё устроится и без этого. Всё устроится к лучшему, стоит лишь тебе хорошенько подумать об этом деле. Подумать хорошенько…

Зазвонил телефон. Командир выслушал сообщение с вахты и ответил:

— Гогланд? Хорошо! Сейчас поднимусь на мостик.

Он надел бушлат, фуражку и, уходя, сказал:

— Скоро вернусь. Можешь подождать. Мы ещё потолкуем… и договоримся до дела.

Виктор остался один. Он поднёс руку к щекам и чуть не ожёгся — так горели они. Ему было так стыдно, будто у него ещё раз отобрали красные флажки. В каюте стало пусто и сумрачно. Виктор подошёл к письменному столу, посмотрел на фотографическую карточку, прочитал надпись на ленточке мальчика, сидевшего возле молодой женщины: «Дружный». Ему показалось, что мальчик похож на Митю и что он собирается о чём-то спросить Виктора.

Юнга не хотел смотреть на карточку. Не хотел он смотреть на стол, где командир оставил только что написанное сообщение. Сегодня или завтра благодаря этому клочку бумаги весь флот узнает, что Виктор первым увидел подводную лодку, все будут хвалить Виктора, одного Виктора, и об этом было страшно подумать.

Ну да, он первый поднял тревогу — если не верите, спросите ещё раз у наблюдателя, — но что бы ни сказал этот краснофлотец, положение остаётся ужасным, и в душе зудит тоненький-тоненький голосок: «А кто первый увидел палочку, над которой ты ещё посмеялся? Помнишь? Кто увидел палочку и не смог её правильно назвать: перископ? Митя! Митя! Митя!»

Ах, если бы шторм ворвался в круглые иллюминаторы каюты, подхватил клочок бумажки и унёс его в морской простор — далеко и навсегда! Но, как нарочно, качка становится всё слабее и слабее, покой охватывает корабль, и Виктор несчастен.

Он вскочил, снова сел, зажал руки между коленями, приказал себе не шевелиться и хорошенько продумать ещё раз всё. Кто первый увидел перископ? — Митя! Что надо сделать? — Надо кончать сразу! Но ведь за это влетит? — Вернее всего, что за это крепко попадёт. Ну и пускай, пускай влетит! Что угодно, только не эта тоска, не этот стыд перед Митей и, главное, перед отцом…

Он высвободил руки и вскочил. Ему чуть не помешали. Дверь каюты открылась, заглянул Костин-кок и скомандовал:

— Витя, давай за мной! Сейчас перебираемся на линкор!

Он скомандовал и, к счастью, исчез.

Отгремел якорный канат, миноносец уцепился за грунт. Тишина показалась насторожённой: так бывает всегда, как только остановятся машины, перестанут вращаться винты, корабль развернётся по ветру и, скучая, начнёт болтаться на волне, нетерпеливо натягивая и подёргивая канат…

Эскадра «красных» стала на якорь за островом Гогланд — за скалистой громадой, которая возвышалась посредине Финского залива, как суровый страж. Неподвижные, как сам Гогланд, стояли линейные корабли, вокруг них построились миноносцы, и все они спешили наговориться вдосталь, так как в походе, да ещё когда ограничен радиообмен, многого не скажешь. Пока не сгустились сумерки, хватало дела флажному семафору: на мостиках кораблей красными огоньками мелькали сигнальные флажки. Потом на клотиках мачт замигали огоньки сигнальных ламп. Но они передавали только самые срочные сообщения, а подробные сведения для флагмана собирал «Болиндер» — большой самоходный катер, спущенный на воду с борта линкора. Он, пыхтя, бегал между кораблями, забирал почту для штаба «красных» и походного политотдела; огонёк на его мачте виднелся то здесь, то там.

На кораблях всё жило.

Кончилась первая часть тактических занятий. «Врагу» не удалось прорваться к главной базе. Краснофлотцы толпились возле карт Финского залива, слушали доклады политработников, запоминали названия островов.

Вышли бюллетени стенных и печатных газет: они говорили о походном соревновании на лучшее содержание машин и оружия, называли ударников. Их было много.

На кораблях начался конкурс затейников. Весельчаки, искусники устраивали концерты на верхней палубе, где можно и сплясать и спеть полным голосом. Глядя на Гогланд, моряки вспоминали старые песни, которые никогда не затихнут на флоте: о гордом «Варяге», о кочегарах, о близкой буре.

Их слушал поросший лесом скалистый остров, узнавал этих людей, узнавал их голоса. Сотни лет назад появились впервые у его неприветливых берегов люди восточной страны, неутомимые, настойчивые. Их корабли — сначала парусные и гребные — шли с востока и возвращались на восток, чтобы снова, в ещё большем количестве, пройти на запад, мимо Гогланда. Снова они тут, и хмурый остров даёт им удобную якорную стоянку.

— Что ты так долго копался? — набросился Иона Осипыч на Виктора, когда тот появился возле отваленного трапа. — Горе мне с тобой! Ну, чего ты там делал? Застегни бушлат, поправь бескозырку! Стой возле меня! Сейчас катер подойдёт.

— Я к Мите хочу, — сказал Виктор с решительным видом, хотя заранее знал, что из этого ничего не выйдет. — Мне к Мите надо!

— Ну и ну! — удивился кок, со стуком поставил чемоданчик на палубу и, улыбаясь, встряхнул Виктора за плечо. — Уже всё забыл, уже соскучился!.. Ладно, в Кронштадте помиритесь, если охота есть. А сейчас некогда, стой здесь!

— Да… Очень мне надо стоять…

— Кому приказывают! — прикрикнул Иона Осипыч.

— А если ты неправильно приказываешь?

— Вот! Оно ещё рассуждает! Оно приказ оспаривает! Стой на месте, тебе говорят, а придёшь на берег — обжалуй приказ перед Фёдором Степановичем. Порядка не знаешь…

— Совсем неправильный приказ! — тоскливо повторил Виктор.

На палубе толпились отдыхавшие моряки, рассматривали громаду Гогланда, старались угадать названия ближайших кораблей. Ненастный день уступал место бурной ночи. Сумерки окутывали корабли и, казалось, отдаляли их. Виктор нетерпеливо переступал с ноги на ногу; он надеялся, что Митя выйдет к нему и он расскажет ему всё, что перечувствовал в каюте командира. Но Мити не было… Митя не хотел его видеть и был прав… Зачем Мите такой друг!..

К трапу подошёл боцман Алексей Иванович, осведомился, всё ли приготовлено к встрече катера, и спросил у Ионы Осипыча:

— Вы готовы?

— Так точно, готов, — важно ответил Костин-кок.

К пассажирам присоединился оптик. Он осторожно поставил чемодан на палубу и сказал:

— Всего один мальчик? А где другой? Они же неразлучники. Разве они ещё не помирились? Нельзя, нельзя ссориться, мальчик!

— Юнга тоже здесь? — громко проговорил Алексей Иванович. — Словом, все в сборе. Товарищ командир сейчас принесёт пакеты…

«Вот, теперь он меня не Витей, а юнгой называет!» — отметил с неприятным чувством Виктор и неуверенно спросил:

— А где Митя?

— Мите нездоровится, — сухо ответил боцман. — Он не выйдет на палубу.

По тону Алексея Ивановича юнга понял, что дальнейшие расспросы нежелательны, и отступил в сторонку. Боцман занялся приготовлениями к встрече «Болиндера», Костин-кок снова подхватил свой чемоданчик, а Виктор всё смотрел на ют, старался представить, что делает Митя, жалел его и утешался тем, что в Кронштадте непременно увидит Митю и скажет ему всю правду. Он даже поведёт его в кино. Да что там кино! Он подарит ему такелажный нож[58] и, может быть, даже пистолет для пуска сигнальных ракет. Хороший пистолет! Но если бы увидеть Митю сейчас, сию минуту…

— Итак, ты покидаешь нас? — раздался над ухом Виктора знакомый голос командира. — Я не успел попрощаться с тобой.

Хорошо, что сумерки скрыли от командира горячий румянец, заливший лицо мальчика, и хорошо, что можно было не отвечать.

— Когда вернёшься в Кронштадт, — продолжал командир, — приходи на «Быстрый». Скоро в Кронштадт приедет из Севастополя моя жена с сыном, ты познакомишься с ними. Моего сына зовут Борис, он мечтает стать моряком, и я буду рад, если вы с Митей Гончаренко станете его друзьями.