— Что-то у тебя рама не смеётся… Посмотри на мою.

Грач посмотрел, про себя признал, что Остап действительно надраил[54] медь до полного блеска, и сказал:

— Ничего особенного… Потом посчитаемся, у кого лучше будет!

Они снова с азартом принялись за иллюминаторы, подзадоривая друг друга. Так получалось всегда — стоило им вместе взяться за какое-нибудь дело, как начиналась борьба, гонка, азарт. И любое дело вдруг становилось увлекательным; то один, то другой находил способ выполнить свою часть работы лучше, быстрее, чем товарищ, а когда товарищ отставал не на шутку и мрачнел, опередивший приходил ему на помощь, и снова становилось хорошо, весело.

— Да ты не дави, не дави! — крикнул Остап. — Оттого у тебя и нет ровного блеска, что ты давишь… Ты полируй легко, вот…

Грач попробовал — и впрямь получилось лучше. Он засмеялся.

— Весело работает, — сказал невысокий, плотный, уже пожилой командир с серебряными висками, который только что зашёл в салон и, заинтересованный, с улыбкой наблюдал через стекло иллюминатора за чернобровым краснофлотцем.

Его спутник, молодой худощавый моряк, посмотрел на краснофлотцев и тоже улыбнулся.

Пожилой командир нажал на иллюминатор, повернул его на оси. Грач, которому со свету не было видно, кто это, крикнул:

— Подождите трошки, товарищ, сейчас кончу!

Он решительно закрыл иллюминатор и продолжал орудовать суконкой с удвоенной энергией.

— Строгий какой! Не мешай — и всё тут, — с улыбкой одобрил его пожилой командир.

Друзья кончили работу, придирчиво осмотрели её. Каждый из них, конечно, нашёл, что он справился с задачей лучше, и, захватив своё снаряжение, они отправились со среза на верхнюю палубу в надежде увидеть наркома. Товарищи сказали им, что нарком минут десять назад был в салоне и теперь пошёл по низам корабля.

Нарком отдавал осмотру линкора всё свободное время. Он шёл в машинное отделение, в кубрик, в орудийные башни, появлялся неожиданно, смотрел, как работают моряки, вглядывался в многообразную жизнь, которая кипела на громадном корабле.

Молодой политработник у карты Финского залива объяснял краснофлотцам значение тактических занятий. У шахты санитары учились поднимать «раненых» на носилках. В плутонге[55] за столом комендоры занимались с артиллеристом по теории.

Линкор жил своей жизнью.

Нарком прислушался. Откуда-то доносились звуки музыки. «Кажется, это в клубе», — подумал он и по трапу спустился вниз.

В корабельном клубе было несколько человек. Один краснофлотец играл на баяне, остальные отбивали такт, хлопали в ладоши. Нарком приблизился к кружку зрителей и усмехнулся. Окружённая краснофлотцами, танцевала молоденькая цыганка, звеня монистами из серебряных монет. Сидя на стуле, вахтенный начальник Скубин командовал:

— Больше жизни, прима-балерина! Повторим первую часть!

Цыганка остановилась, вытерла пот и баском пожаловалась:

— Каблуки высокие!

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Скубин. — Такая уж балетная форма.

— Босиком бы лучше, — предложила цыганка.

— Ничего, ничего, товарищ краснофлотец, — сказал нарком, — и с высокими каблуками получается хорошо!

Скубин вскочил, все замерли. Наступило напряжённое молчание. Цыганка, опустив большие, не женские руки, неподвижно глядела на наркома.

— Товарищ народный комиссар, кружок затейников готовится к концерту, — доложил Скубин.

— Продолжайте, — сказал нарком. — Надеюсь, концерт будет удачный.

Он поднёс руку к козырьку и направился к выходу. Цыганка проводила его растерянным взглядом. Нарком остановился, подумал и, обернувшись, спросил:

— Это вы, товарищ «цыганка», сегодня на срезе работали?

— Так точно…

— Фамилия?

— Грач.

— И рамы вы драили с усердием, и танцуете старательно. Это хорошо. Теперь посмотрю вас на концерте… Тренируйтесь получше!

Нарком ушёл. Всё стало совершенно таинственным. Потом вдруг пришла догадка: батюшки, да ведь это же ему Грач не позволил открыть иллюминатор! Он смутился и покраснел до того, что потом прошибло.

— Продолжаем. Товарищ Грач, начинайте! Не ударьте лицом в грязь. Не уступите Гончаренко, — приказал Скубин.

Чтобы Грач ударил лицом в грязь? Чтобы он уступил Остапу? Да ни за что! Баян заиграл. Грач гикнул и ударился в пляс. Он танцевал, крепко сжав губы, нахмурившись, глядя под ноги.

Эта радиограмма обрадовала всех на «Быстром»…

Из радиорубки и каюты командира желанная весть быстро распространилась по кораблю: «Быстрый» включается в тактические занятия.

«Красные» назначили «Быстрому» встречу у острова Гогланд и в то же время сообщили, что миноносцу нужно усилить наблюдение за морем: имеются подозрения, что на подступы к главной базе проскользнули подводные лодки «противника».

Командир миноносца сказал:

— Проходим опасный район. Здесь лодкам просторно. Принять все меры!

Корабль выставил наблюдателей. Каждый из них имел строго определённый сектор обзора. На верхней палубе стало тихо. Люди вглядывались в волны. Серое море было совершенно пустынным, но ему не верили: невидимый враг мог нанести удар каждую минуту.

Щербак, увидев Виктора и Митю, сказал:

— Вот ещё две пары глаз, товарищ старшина. Дайте-ка работу пассажирам.

Старшина сигнальщиков, молодой, решительный человек, схватил одной рукой Виктора, другой Митю, потащил их к надстройке, поставил лицом к морю по борту и приказал:

— Прямо смотреть! Спокойно наблюдать! До слезы глаза не доводить. Друг другу не мешать, не болтать. Ясно?

— Есть, всё понятно, — сказал Виктор и чуть слышно добавил: — Понятно больше маленькой половины.

В просвет между тучами выглянуло солнце и обрадовало мальчиков. Пусть ненадолго, пусть случайно прорвались солнечные лучи, но они были такие яркие, что волны заблестели, как зеркала, пена гребешков закипела жемчужной белизной, металлическая палуба миноносца сделалась серебряной. А небо! Вокруг солнца сияла глубокая, тёплая синева.

— Прямо в глаза бьёт, — недовольным тоном сказал высокий краснофлотец, стоявший неподалёку от мальчиков. — Не вовремя солнце-то!

— А я знаю, как надо смотреть. Нужно только немного прищуриться, вот…

Виктор высунул кончик языка и так прищурился, что Митя засмеялся:

— Ты кикимора болотная!

— Я?

— Ты!

— А ну, повтори!

— Ки-ки…

Виктор ущипнул Митю. Тот подождал и ущипнул Виктора. Юнга подскочил и ущипнул так сильно, что у Мити навернулись слёзы.

— Юнги! — прикрикнул на них краснофлотец. — Не баловать!..

Мальчики сделали серьёзные лица, зашипели друг на друга и, вытаращив глаза, уставились на море. Сейчас же набежали слёзы и стало ещё смешнее. Море, наполненное искрами и блёстками, уходило далеко-далеко, к узенькой тёмной каёмке берега, над которым, подбираясь к солнцу, поднимались серые рваные тучи. Митя схватил товарища за руку, хотел что-то сказать, но не сказал ни слова.

— Чего ты? — спросил Виктор.

— Там… — прошептал Митя. — Нет… опять ничего.

— А что там?

— Палочка какая-то плыла.

— И ёлочка?

— Ты не смейся… Чёрная такая палочка из воды торчала.

Вдруг мальчики увидели… Что? Почти ничего. Издали это казалось чёрной волосинкой, которая выставилась из воды и, двигаясь, оставляла за собой крохотные блёсточки. Вот и всё… Чёрная волосинка и несколько блёсток. Но что-то подсказало мальчикам, что сейчас это самое важное на свете. Они перегнулись через поручни.

— Смотрите! Там, дядя, там! — крикнул Виктор.

— Там, дядя, там! — повторил Митя.

— Перископ![56] — вдруг вспомнил нужное слово Виктор. — Там перископ, дядя!

Но в море уже ничего не было.