— Штывает, — солидно сказал Виктор, подражая старым морякам. — А я могу не держаться за поручни.

— Я тоже.

Они выпустили поручни, но «Змей» провалился между двумя водяными холмами, и мальчики снова уцепились за холодный медный прут.

— Люблю штормовую погодку! — сказал Виктор баском и вдруг почувствовал, будто кто-то начинает медленно выворачивать его наизнанку, как длинный чулок. Это было так противно, во рту стало так плохо, что он плюнул за борт.

— Кто плюёт с мостика? — строго спросил Кравцов.

— Я, — хрипло ответил Виктор, чувствуя, что вот-вот чулок будет вывернут до конца и вместе с этим погибнет его доброе морское имя.

— И я, — эхом откликнулся Митя.

Кравцов повернул мальчиков к себе и заглянул в их лица. Виктор сделался пятнистым, загар уступил место зеленоватой бледности. У Мити веснушки стали почти незаметными, а глаза смотрели жалобно. Виктор хотел улыбнуться и не смог.

— Так-так, — сказал командир «Змея» весело. — Молодые мореплаватели начинают знакомиться со своей родной стихией. Разве ты, Виктор, не ходил в свежее море?

— Нет, ходил один раз на «Ударнике»… Когда тихо…

— Крупный пробел в твоём воспитании. Что ж, постарайся восполнить его. Вот хороший случай немного оморячиться.

Виктору было не до этого. Ветер уже запел в снастях свою однообразную морскую песню, мелкие холодные брызги залетали на мостик судёнышка, мальчиков начала пробирать дрожь.

— Отправляйтесь вниз! — приказал Кравцов. — Главное средство от качки — это не бояться качки. Но если у вас ничего не выходит, лучше всего заснуть. И не стыдитесь, ребята. Морская история знает несколько знаменитых адмиралов, которые терпеть не могли качки и во время шторма не вставали с койки.

Мальчики не были знаменитыми адмиралами, но они единодушно признали, что морская болезнь — это гадость, и, подавленные, направились к трапу. Им казалось, что их ноги набиты ватой, во рту сладковатая ржавчина, а живот крепко стянут холодным железным обручем.

Корабельный кот презрительно посмотрел на перекошенные лица пассажиров, потянулся и нехотя уступил место на диване. Корабельный механик, совсем молодой человек, сидевший в уголке кают-компании за стаканом чая, улыбнулся обессилевшим мореходам и сказал:

— Да, к морю надо привыкнуть…

Они опустились на диван и закрыли глаза, чтобы не видеть лампы, которая медленно-медленно качала сиреневым абажуром.

Виктор проснулся от тишины.

Только что волновалось, закипало пеной море, ветер взбивал волны, гудел в ушах, корабль заваливался то носом, то кормой, а теперь так спокойно и тихо, будто всё это приснилось. Только голова немного тяжёлая и не хочется открывать глаза. Впрочем, с этим можно не спешить.

До слуха доносятся тихо сказанные слова:

— Он сын минёра с судна «Ударник», а этот «Ударник» прикомандирован к блокшиву и ему подчиняется. Вы недавно на флоте, а то вы, конечно, знали бы Павла Лескова. Это был хороший минёр, участник гражданской войны…

Виктор приоткрыл один глаз.

Лицом к нему, помешивая ложечкой в стакане, сидел механик, слушая командира «Змея» Кравцова.

«Сейчас проработают меня за красные флажки, — подумал Виктор с тоской. — Вот взялись!.. Хорошо, что рыж… Митя спит».

Он ошибался — речь шла не о флажках.

— Вы знаете, что ещё с тех времён, когда Англия хотела задушить революцию, в Финском заливе кое-где попадаются английские мины, — начал Кравцов. — Ведь Англия минировала тогда подступы к Ленинграду… Не все мины выловлены. Шторм срывает то одну, то другую, гонит куда придётся, и вот получайте, к вашим услугам! Хорошо, если берег пустынный и можно просто-напросто взорвать непрошеную гостью. А если её занесёт, например, в Зелёную бухту… Бухта маленькая, довольно открытая. Возле самой воды построен центральный заводской цех. Однажды такую вот дрейфующую мину[36] штормом загнало в Зелёную бухту. Поручили дело Лескову. Он не решился на месте разоружить старую, проржавевшую мину — она могла взорваться и разрушить заводской цех. А тут неожиданно разыгрался ветер.

Лесков вплавь вывел мину из бухты, за мысок. Он был хорошим пловцом. А дальше… Точно неизвестно, что случилось, отчего взорвалась мина. Может быть, она ударилась о подводный камень… В общем, в тот день вахтенный доложил мне, что на блокшиве флаг приспущен. Через несколько минут все на флоте уже знали, что погиб Лесков… Это было общее горе. Моряки любили славного минёра…

— И никаких следов? — спросил механик.

— Ничего! Минная смерть работает чисто.

— А мальчик?

— Левшин привёз Виктора откуда-то из-под Москвы, где он жил у тётки. Сначала он хотел усыновить его. Ведь покойный Лесков был его старым другом. Но штаб бригады траления посоветовал команде блокшива взять мальчика на воспитание. Так появился на флоте Виктор Лесков, — закончил Кравцов громко. — Доставляет он немало хлопот своим воспитателям, а сейчас притворяется спящим. Встань, Лесков! Если о тебе говорят, не зная, что ты слушаешь, надо встать и доложиться.

— Есть, — тихо ответил Виктор.

— Коли есть, так слава и честь, — одобрил Кравцов, и эта поговорка так живо напомнила Виктору Фёдора Степановича, что он сморщился и отвернулся.

Механик взял Виктора за руки и привлёк к себе. У него были добрые, немного близорукие глаза.

— Вот какие бывают истории, Витя, — сказал он тихо. — Подслушивать, конечно, очень плохо. У тебя какая-то неприятность с флажками? Да?

— И очень большая, — отметил Кравцов.

Виктор с трудом прошептал:

— Я всё равно флажки скоро достану. Мне теперь без флажков нельзя.

Переговорная труба в эту минуту засвистела по-змеиному. Командир вынул из рупора втулку, в которую был вделан свисток. Из трубы раздался голос с вахты:

— Товарищ командир, в ковш[37] форта входит «Водолей»…

Затем тот же голос добавил:

— Товарищ командир, прибыл рассыльный от командира форта. Желает видеть вас.

Кравцов поднялся с места. Уходя, он сказал вестовому, показывая на мальчиков:

— Товарищ вестовой, напоите их чаем. Выдайте из моего индивидуального запаса банку варенья и две плитки шоколада. Потом они могут сойти на стенку. Только… — командир строго посмотрел на Виктора, — на стенке не драться и далеко не уходить.

Командир вышел.

Виктор сердито сказал Мите:

— Вставай, соня! Только и умеешь подножки давать.

Митя поднялся, протирая глаза. Вестовой стучал тарелками, Митрофан, облизываясь и мурлыча, щурился на стол.

— Странно! — задумчиво проговорил вестовой. — Вместо того чтобы сбегать в ванную и умыться перед едой, пассажиры глазеют на меня во все иллюминаторы, глотают слюнки, а сами ни с места.

Мальчики поспешили исправить свою оплошность и, вернувшись в кают-компанию, увидели на столе тарелки, полные супа, котлеты, банку с вареньем и плитки шоколада. Вестовой придирчиво осмотрел их руки, посоветовал беречь котлеты от Митрофана, приказал не разговаривать с полным ртом и вышел подышать свежим воздухом. Мальчики набросились на суп и котлеты с такой жадностью, что не успели заметить их вкуса. Когда очередь дошла до варенья, Виктор, отдуваясь, сказал:

— Тебе половина, мне половина. Дели!

— Хорошо, — согласился Митя и положил на его тарелку три четверти содержимого банки.

— Неправильно, неправильно делишь! — запротестовал Виктор. — Я уже не сержусь, что ты дал мне подножку. Подвинь свою тарелку к моей.

Митя вспыхнул:

— Какой ты!.. Не давал я подножки!

— А зачем тогда ты мне положил больше варенья? Ага! Значит, дал подножку, а теперь самому стыдно…

— И вовсе нет… Я не потому… — горячо заговорил Митя. — Я потому, что слышал… Вот. Я не спал и всё слышал, как твой отец погиб минной смертью. И мне его жаль и тебя жаль, хоть я тебя и накормил пылью. Если бы ты ко мне там, на стенке, не пристал, я не стал бы драться. Я не люблю драться. Я, только когда сердитый, дерусь.