КНЯЗЬ Да, этот голос милый мне памятен. И это все безумье — и я погибну… РУСАЛОЧКА Ты погибнешь, если не навестишь нас. Только человек боится нежити и наважденья, а ты не человек. Ты наш, с тех пор как мать мою покинул и тоскуешь. На темном дне отчизну ты узнаешь, где жизнь течет, души не утруждая. Ты этого хотел. Дай руку. Видишь, луна скользит, как чешуя, а там… КНЯЗЬ Ее глаза сквозь воду ясно светят, дрожащие ко мне струятся руки! Веди меня, мне страшно, дочь моя… Исчезает в Днепре.
РУСАЛКИ (поют) Всплываем, играем и пеним волну. На свадьбу речную зовем мы луну. Все тише качаясь, туманный жених на дно опустился и вовсе затих. И вот осторожно, до самого дна, до лба голубого доходит луна. И тихо смеется, склоняясь к нему, Царица-Русалка в своем терему. Скрываются. Пушкин пожимает плечами. <Февраль 1942> СЕМЬ СТИХОТВОРЕНИЙ "Как над стихами силы средней…" Как над стихами силы средней эпиграф из Шенье, как луч последний, как последний зефир… comme un dernier Rayon, [6] так над простором голым моих нелучших лет каким-то райским ореолом горит нерусский свет! 1945 "Целиком в мастерскую высокую…" Целиком в мастерскую высокую входит солнечный вечер ко мне: он как нотные знаки, как фокусник, он сирень на моем полотне. Ничего из работы не вышло, только пальцы в пастельной пыли. Смотрят с неба художники бывшие на румяную щеку земли. Я ж смотрю, как в стеклянной обители зажигается сто этажей и как американские жители там стойком поднимаются в ней. <Ноябрь 1953> "Все, от чего оно сжимается…" Все, от чего оно сжимается, миры в тумане, сны, тоска, и то, что мною принимается как должное — твоя рука; все это под одною крышею в плену моем живет, поет, но сводится к четверостишию, как только ямб ко дну идет. И оттого, что — как мне помнится — жильцы родного словаря такие бедняки и скромницы: холм, папоротник, ель, заря, читателя мне не разжалобить, а с музыкой я незнаком, и удовлетворяюсь, стало быть, ничьей меж смыслом и смычком. ——— "Но вместо всех изобразительных приемов и причуд, нельзя ль одной опушкой существительных и воздух передать, и даль?" Я бы добавил это новое, но наподобие кольца сомкнуло строй уже готовое и не впустило пришлеца. Август 1953 "Вечер дымчат и долог…" Вечер дымчат и долог: я с мольбою стою, молодой энтомолог, перед жимолостью. О, как хочется, чтобы там, в цветах, вдруг возник, запуская в них хобот, райский сумеречник. Содроганье — и вот он. Я по ангелу бью, и уж демон замотан в сетку дымчатую. Сентябрь 1953 "Какое б счастье или горе…" Какое б счастье или горе ни пело в прежние года, метафор, даже аллегорий я не чуждался никогда. И ныне замечаю с грустью, что солнце меркнет в камышах, и рябь чешуйчатее к устью, и шум морской уже в ушах. 28 декабря 1953 Итака "Есть сон. Он повторяется, как томный…" Есть сон. Он повторяется, как томный стук замурованного. В этом сне киркой работаю в дыре огромной и нахожу обломок в глубине. И фонарем на нем я освещаю след надписи и наготу червя. "Читай, читай!" — кричит мне кровь моя: Р, О, С, — нет, я букв не различаю. 1953 |
