Новости, которые происходили в Большом мире, обитатели Теплого Сырта узнавали из компакт-радиограмм, поступавших с Земли. Использовался старый способ, который применялся военными разведками еще со Второй мировой войны.

Информация записывалась на большой скорости и в несколько секунд выстреливалась на приемники межпланетных станций, где аппаратура производила обратную развертку информации.

Таким же способом передавалась необходимая научная информация, запрошенные специалистами научные монографии и материалы научных конференций и симпозиумов, в том числе полученных с других планет Солнечной системы. Халымбаджа был большим специалистом в обработке полученных КРабов, к тому же на него работал кибернетический центр Марса, поэтому заказываемую литературу Феликс Рыбкин получал без запоздания, чему немало способствовал и тот факт, что Игорь относился к следопытам с нескрываемой симпатией. В обмен на свою оперативность он всегда требовал от них рассказов о своих находках и изысканиях. Неудивительно, что в отдельных вопросах Халымбаджа был информированней самого директора Теплого Сырта Александра Филипповича Лямина.

Последнее время он атаковал Феликса.

— Слушай, Феликс, — ныл Игорь. — Расскажи! Я же вижу, ты снова что-то затеял. И вечерами тебя не бывает. Где тебя носит, а? Вроде и Наталья еще не прилетела.

Как все информированные люди Теплого Сырта, он был в курсе астрономического романа Рыбкина, всячески сочувствовал ему и страшно радовался, когда Феликс делился с ним своими переживаниями. Сейчас его задевало таинственное молчание Рыбкина. Вот уж действительно загадочный человек. Не зря же сам Игорь назвал Феликса Лоуренсом Марсианским. Неделями где-то пропадает, а потом такое выдает, что все поселение месяц гудит, осмысливает новые открытия следопытов.

— Ну, Феликс! — Глаза у Халымбаджи были такие умоляющие и страдальческие, что порой Рыбкина так и подмывало выложить радисту все. Ведь было что рассказать, честное слово, было!

С каждой новой встречей Феликса и сору-тобу-хиру связывали все новые ниточки взаимопонимания. Уже через два дня Рыбкин отправился на встречу без очередного мимикродона. Этой встречи Феликс опасался больше всего. Ведь ему предстояло встретиться с голодным хищником, и неизвестно было, как летающая пиявка себя поведет. Голод не тетка, голодная пиявка вполне могла наброситься на человека, который после долгих встреч казался ей абсолютно беззащитным.

И действительно, некоторое время пиявка кружила по окрестностям бархана в поисках мимикродона, пока не сообразила, что на этот раз добыча ей не приготовлена. Минут двадцать она недовольно булькала и шипела на соседнем бархане, потом спустилась с гребня и приблизилась к следопыту. Рыбкин напрягся, увидев рядом цепочку голодных желтых глаз.

Спроси его кто-нибудь, почему он посчитал пиявку голодной, Рыбкин бы, пожалуй, не ответил. Возможно, что за время контактов с сору-тобу-хиру он научился определять состояние хищника, но скорее этот вывод он сделал из того, как настойчиво летающая пиявка искала очередного мимикродона. Сытый хищник не заботится так о своем пропитании.

Впрочем, и этот вывод Рыбкин сделал на основе изучения материалов о земных хищниках. Многие исследователи указывали, что хищник никогда не убивает свои жертвы без причины, он убивает всегда для того, чтобы насытиться.

Убивать без причины — привилегия человека, его отрицательное и страшное качество.

Пиявка покачалась над следопытом, выжидательно разглядывая его. Феликс сидел в напряжении, чувствуя, как медленно текут по его спине холодные струйки пота. Мышцы окаменели, готовые в любую секунду взорваться от выброса адреналина.

Сейчас Рыбкин чувствовал свое тело настолько, что слышал даже биение пульса и мерное тиканье часов на обеих руках.

Пауза становилась все более напряженной и опасной. Летающая пиявка, выгибаясь гибким сегментным телом, описала вокруг следопыта круг и вновь остановилась перед ним. Теперь Рыбкину казалось, что в желтых немигающих глазах пиявки сквозит любопытство. Внутри пиявки снова что-то заклокотало, она изогнулась и, совершив головокружительный бросок, скрылась за ближайшим барханом. «Вот и все, — устало подумал Феликс. — Без мимикродона я ей не интересен. Хорошо, что не напала».

Он приподнялся — и, как выяснилось, поспешил. Стремительная тень мелькнула у него над головой, и летающая пиявка явилась вновь. Она снова застыла перед человеком, покачиваясь и раздувая верхнюю часть своего конусообразного тела.

И снова человек и инопланетный хищник замерли друг против друга в безмолвном ожидании. Этакая война нервов, в которой победа должна была принадлежать тому, кто окажется терпеливей.

Пиявка сдалась первой. Она знакомо зашипела, вытягиваясь на бархане и расслабляя кольца. Феликс протянул руку, касаясь ее упругого тела. Пиявка смотрела на него. Феликс снова принялся почесывать бурое и бугристое тело хищника, ощущая пальцами грубую жесткую щетину. Летающая пиявка развернулась во всю свою шестиметровую длину, шумно выпуская воздух, и заскрежетала. Тело ее пружинисто выгнулось навстречу человеческой руке, и Феликс с облегчением понял, что в этом опасном поединке он одержал очень важную и необходимую победу. Желтые глаза пиявки расслабленно погасли. Из верхней части конуса, где скрывалась круглая пасть с зубастыми пластинами челюстей, послышалось нечто вроде довольного урчания. Казалось, что на сору-тобу-хиру напало какое-то странное оцепенение. Она лежала неподвижно, отдаваясь рукам человека, словно испытывала удовлетворение от прикосновения человеческих рук.

Вокруг них была холодная марсианская пустыня, над которой горели яркие немигающие звезды. Волнистая из-за бесконечных барханов равнина отражала свет звезд, искрясь кристаллами солончаков. Время от времени неподалеку с шуршанием пролетали марсианские кактусы. Где-то далеко полыхнула зарница — аресологи запустили в верхние слои атмосферы Марса очередную геофизическую ракету.

Неожиданно летающая пиявка пошевелилась. Мягкие бока ее налились жесткой упругостью футбольного мяча, летающая пиявка шумно засасывала воздух внутрь своего тела, и слышно было, как воздух клокочет внутри ее дыхательных камер, смешиваясь с водородом и превращаясь в горючую смесь, позволяющую марсианскому хищнику совершать огромные прыжки.

Вспыхнули огоньки глаз. Пиявка приподнялась над песком, некоторое время качалась из стороны в сторону, словно дерзость человека ее изумляла, потом с легким шуршанием обогнула его по кругу и замерла, вытягиваясь во весь свой рост. Рыбкин почувствовал себя крошечным рядом с этим исполином. Пиявка опять с шумом выдохнула воздух, и на песке взвились фонтанчики потревоженного песка. Кольца летающей пиявки стали упруго сжиматься, пиявка резко уменьшалась в размерах, и вот уже цепочка ее глаз вновь оказалась на уровне лица человека. Бам-м! — словно лопнула струна невидимого музыкального инструмента. Машинально Феликс закрыл глаза, а когда открыл их, пиявка уже плясала на высоком гребне бархана, готовясь к новому прыжку.

Дождавшись окончательного исчезновения пиявки в холодном безжизненном пространстве пустыни, Рыбкин сел на песок, посидел немного, мечтательно глядя на звезды, потом откинулся на спину и, счастливо улыбаясь, закрыл глаза.

— Рыбкин! — Голос Халымбаджи привел следопыта в чувство. — Ну, расскажи хоть что-нибудь! Это правда, что ты занимаешься пиявками?

— С чего ты взял? — насторожился Феликс.

— Но я же не похож на идиота, — сказал Игорь. — У Джефа ты снял весь массив информации по сору-тобу-хиру и мимикродонам, с Земли тебе идут материалы по дрессировке хищников… Ты мне одно скажи, получается?

«Ну, Том, — с неожиданным для него самого раздражением подумал Рыбкин. — Нашел кому рассказать!»

Он был несправедлив к радисту. Игорь Халымбаджа был неплохим парнем, разве что любопытство у него бежало впереди рассудительности, а язык порой обгонял мысль. Но подобные недостатки присущи не только радистам, справедливо рассудил Рыбкин, порою ими и следопыты грешат.