Вечерело. Нью-Йорк был в это время по-осеннему красив, особенно с высоты птичьего полета.

– А что, прошло столько времени?! – поинтересовался доктор, окончательно свыкшийся со своей новой способностью.

– Я же говорил, что эфир имеет другое временное ощущение. Да прошли практически сутки с того времени, как вы покинули свое бренное тело, дорогой светило, – ответил ему с небольшой иронией в голосе г. Останцони.

– Не называйте меня больше светилом, – попросил доктор. – А то здесь это звучит как насмешка.

– Хорошо! Они подлетели к одному из центральных районов Нью-Йорка. Прошли подплан, то есть перешли из мира эфирного в мир трехмерный г.Останцони поставил специальную защиту, и они стали невидимыми, только не друг для друга.

– Поистине здесь имеются неограниченные возможности! – удивился доктор.

– А то! – лаконично ответил на это г. Останцони.

До огромного фешенебельного здания, где находился Предиктор, они добирались пешком. Причем, как только они приземлились, они снова стали видимыми, и их тонкие эфирные тела приобрели обычные физические тела.

– И это возможно?! – удивился доктор.

– Да, на какое-то время, – ответил г. Останцони. – Предиктор со своим большим аппаратом располагается на многих планах бытия. И появляться у него в тонком теле считается плохим тоном. Пешая прогулка в обычном физическом теле доставила доктору особенное удовольствие. Как и маги прежних веков, доктор любил привычки. На здании, куда они через некоторое время благополучно прибыли, висела табличка «Менеджмент и консалтинг Америкен-энергикорпорейшн».

– Солидно! – удивился доктор.

– А то! – опять лаконично ответил г. Останцони.

– Люблю Предиктора! – с восторгом заявила г. Останцони. – А кого ты не любишь?! – проворчал муж. – Я не люблю шабаш вампиров. Там такая суета! И пахнет от них нехорошо.

– Ну, слава Богу! – заметил г. Останцони. – Хоть что-то ты не любишь!

Секретарша оказалась молодой сексапильной девицей в короткой юбке и ногами от шеи, причем она не производила впечатления глупой марионетки, а скорее, наоборот, деловой и умной женщины. Она проницательным взглядом окинула, как пробуравила лучом сканера, всех троих и, ничего не спрашивая, предложила гостям кофе или лимонад на их выбор. При этом добавила, что Предиктор знает об их визите, но принять сейчас не может, так как в данное время находится на другом конце галактики.

– Так далеко! – разочарованно произнес доктор.

– Так уж и далеко! – улыбнувшись, ответила девушка. – Для нашего многоуважаемого Предиктора не существует этого понятия. Тем не менее, вам придется подождать.

– Как долго? – поинтересовался г. Останцони.

– Ну… – И секретарша задумалась, что-то в уме прикидывая. – По космическому времени минут пять, а по земному – пару часов. Это не так много, если учесть исключительную занятость Предиктора и то количество народа, которое хочет с ним обычно встретиться. Но вы – исключение! Я информирована о важности вашей миссии, так что, как только он проявится, вас примет незамедлительно. А пока вы можете или пройти в наш планетариум, где вам предложат небольшую экскурсию по близлежащим от нас планетам, или совершить небольшую морскую прогулку к Сейшельским островам.

– Нет, спасибо! – поблагодарила г. Останцони. – Мы сегодня достаточно налетались, да и в море меня укачивает.

– Спасибо! – поблагодарил секретаршу г. Останцони. – Раз уж у нас появилось незапланированное время, мы подскочим в пару мест, чтобы не терять потом время зря, да и на прием к Предиктору не следует попадать не совсем подготовленными! – И он с легким намеком посмотрел на доктора.

– Ну что еще! – возмутился доктор.

– Сейчас узнаешь, – ответил г. Останцони.

– Ох, и не люблю я эти вскрытия! – вмешалась в разговор г. Останцони. Она вмиг сообразила, о чем идет речь.

– А кого будут вскрывать? – занервничал доктор.

– Вас, дорогой мой друг эскулап, вас! Через некоторое время они уже стояли перед дверью с табличками «Тюремный морг», «Вход посторонним строго воспрещен». Госпожа Останцони выразила желание посетить камеры смертников, за светской беседой провести с ними то время, пока господа мужчины будут любоваться красотами внутренностей господина доктора.

– А это обязательно? – спросил, нахмурившись, доктор. Он как-то не испытывал восторга перед предстоящим зрелищем.

– Ах, ничего особенного, любезный доктор. Это вам просто непривычно.

– Ну, да, конечно, при вскрытиях я присутствовал неоднократно во времена моей студенческой юности. Но вот только никак не ожидал, что попаду на свое собственное! – Дело привычки! И потом, у нас с вами есть конкретная цель.

– Какая?

– Сейчас узнаете! Паталогоанатом со всей страстью еще не растраченной юности что-то выковыривал из трупа доктора. Он пыхтел, потел и при этом напевал последний нью-йоркский шлягер.

– Садист! – тихо прошептал доктор. – Так обходиться с останками лауреата!

– Ах, говорите громко, он все равно нас не слышит, мы уже давно находимся в эфирном теле. Вот если бы вас вскрывал его коллега (а он этим занимается уже сорок лет), вот тогда надо было бы вести себя потише.

– Я как-то еще не фиксирую сознательно эти переходы.

– Придет еще!

Доктор зачарованно смотрел на свой полурастерзанный труп и в какой-то момент понял, что отключается. Все поплыло из-под ног, но г. Останцони тут же его подхватил.

Голова доктора поплыла тоже, равно, как стены и потолок, и доктора вырвало, самым, надо сказать, банальным образом. – Что и требовалось! – изрек г. Останцони. Доктору тут же стало легче, и в тот же самый момент он увидел у своих ног что-то противное, шевелящееся, да и еще при этом квакающее. Причем в этих звуках можно было различить слова «хочу жить, хочу жить, хочу жить» и «хорошо»… Г.Останцони что-то покатал в своей правой руке. Это оказалось на глазах растущим золотым, как из тумана сделанным, шариком. Г. Останцони что-то проговорил, и из его руки вырвалось подобие шаровой молнии, в привычных земных понятиях. И это что-то при соприкосновении с зеленым объектом рассыпалось на миллиарды искр. Зеленое пронзительно квакнуло. Паталогоанатом почесал свою волосатую грудь. Доктор ойкнул. Было ощущение, что он чего-то лишился, до боли знакомого и очень дорогого. И ему сразу же стало легче. Когда они вылетели из морга, к ним уже присоединилась г. Останцони. Она без умолку болтала, что эти приговоренные к смерти такие забавные, такие наивные и ничего не знающие, и все у них еще впереди!

– Сковородка у них впереди! – недовольный беспричинными восторгами жены (а такими ли уж и беспричинными?!), буркнул г. Останцони

– Что это было? – спросил доктор, окончательно приходя в себя.

– Все просто, дорогой коллега. Из вас при этом, и вправду сказать, неприятном зрелище, вышел страх смерти, который вы пестовали всю свою сознательную жизнь. А теперь и у Предиктора не стыдно будет появиться. Еще есть время, и я знаю, что нам надо еще предпринять, чтобы не выглядеть полными профанами перед Предиктором.

– Еще что-нибудь столь же противно-необходимое?!

– Ну, не такое уж и противное, но необходимое, ибо то, что происходит с другими людьми, трогает нас в значительной степени меньше, – мудро заявил г. Останцони.

– Помните об этом, доктор! Через несколько минут они оказались в реанимационной палате, где, не приходя в себя, пытался скончаться г. Фильман. Но это ему как-то плохо удавалось. Он хрипел, скрипел во всю силу своих, надо сказать, нехилых легких, судорожно пытался встряхнуться всем своим телом, но и не оживал, и не умирал. Аппараты искусственного поддержания жизни работали на предельной нагрузке.

– Очень хорошо, что еще не умер окончательно, – констатировал г. Останцони. – Но плохо то, что это может случиться в любой момент! Почтальон, а это и был г. Фильман, действительно выглядел не как кандидат на жизнь, а, скорее, как кандитат на смерть.