– Угощайтесь, девочки, – улыбнулась Настя. – Мама Ляля сама испекла, я знаю – вкуснятина, только мне вот кусок в рот не лезет…

– А можно какао к плюшечкам? Только я сама сварю, я особенный рецепт знаю, – не растерялась Чудновская.

– Конечно. Какао – в шкафу, молоко – в холодильнике. Только не томите меня, рассказывайте, что узнали.

Хитрая Инка начала усердно хлопать дверцами и звенеть посудой, всеми средствами демонстрируя, что всецело поглощена приготовлением какао. Разгребать авгиевы конюшни, как обычно, пришлось мне.

– Мы были у родителей Олега и выяснили, что он не был с тобой до конца откровенен…

– Чепуха! – как и следовало ожидать, даже не дослушав, горячо возразила Настя. – Он мне про всю свою жизнь рассказал, с самого детства, а я ему – про свою. У нас друг от друга секретов нет!

– И про то рассказал, что родители его из дома выгнали и знать его не хотят?

– Но…

– И про то, что у него сыночек имеется? – «помогла» суетящаяся у плиты Инка.

Настя подозрительно выпучила глаза, начала хватать ртом воздух и осела без сознания на пол…

– Идиотка! – закричала я на подругу, кидаясь к Насте. – Ищи нашатырь быстро! Надо же так влезть в разговор! Сама: «поделикатнее, помягче», а на деле? Как слон в посудной лавке развернулась.

– Да я что, я как лучше… Думаю, самый момент, прямо к месту вопросик… – неуклюже оправдывалась Инка, шаря по ящикам.

Нашатырь был найден, и мы кое-как привели Настену в чувство.

– Ты, Инка, десять раз думай, прежде чем замечания вставлять, – предупредила я. – У Насти нервы ни к черту, и если к ситуации с похищением ее психика кое-как адаптировалась, то остальные «новости» ее реально доконать могут…

– Кк-какой ребенок? – пролепетала Настена, едва обретя дар речи.

– Нормальный ребенок! А ты что так разнервничалась, сознание терять затеяла? Обычное житейское дело.

– Обычное? – ошалело переспросила Стрепетова.

– Конечно. Я же не сказала тебе, что твой жених – трансвестит или переделанный в человека с помощью генной инженерии крокодил?

Настена отрицательно помотала головой.

– Ну вот… А мало ли, ребенок есть, с родителями не в ладах… Может, он не собирался все это скрывать, а просто опасался пока тебе признаться, боялся, что разлюбишь, – убеждала я Настю, сама почему-то не веря ни одному своему слову.

Настена, разумеется, ухватилась за последнюю версию, как утопающий за спасательный круг, и пусть не стоически, но без обмороков выслушала историю Милы.

– Но со мной все иначе, меня Олег по-настоящему любит, – заключила она и задумчиво добавила: – Ведь про мои-то деньги он ничего не знает…

– Про какие про твои?! – синхронно воскликнули мы с Инкой.

– Про такие… большие… Девочки, вы будете первыми и последними людьми на земле, которым я об этом рассказываю, – торжественно провозгласила Настя. – Я бы никогда не нарушила волю покойного отца, если бы на кону не стояла жизнь Олега. Даете слово, что никому не расскажете?

– Извини, Настя, такого слова мы дать не можем, – не дрогнув, ответила я. – Володе Петрову мы доложить обязаны, но кроме него, ни одной живой душе. А за Петрова опасаться не стоит, он вообще не имеет права о материалах дела распространяться.

Настя тяжело вздохнула:

– Я, как и ваша Милочка, богатая невеста. Папа перед смертью положил на мой счет в банке триста тысяч долларов, весь накопленный за жизнь капитал. Его последней волей было, чтобы я никому никогда не рассказывала об этих деньгах.

– И ты никому никогда? – уточнила Инесска.

– Конечно! Даже маме Ляле… Как я могла нарушить последнюю волю отца?

– М-да, в кустах стоял рояль, – озабоченно заметила я.

– Но это никакого отношения к похищению Олежки не имеет! – заверила Настя. – Чем угодно клянусь, даже мамочкой Лялей, что о деньгах никто, кроме меня, не знает.

– Ладно, Настен, мы продолжаем искать. Да и Петров не дремлет, так что жди известий. Короче, пошли мы.

Отяжелевшая от ватрушек и, надо признать, изумительно приготовленного какао, Чудновская еле поднялась со стула.

– Не вешать нос, гардемарины! – бодро пропела она на прощанье и чмокнула задумчивую Настю в щеку.

Мы вышли на улицу и сели в Инкину машину.

– Ну, гардемарин, какие мысли? – спросила я у нее.

– Давай Аллочку, любовницу отца Милы, поищем, – предложила поумневшая после сытного завтрака подруга. – У нее вроде бы со Звягинцевым романчик был. Чем черт не шутит, вдруг она что о нем знает?

– Толково, – согласилась я и поделилась с Инкой последними выводами о федотовской роли в нашем деле.

– Да-а… Как пить дать, подставляли Васю. Кто-то из похитителей о нехитрой Настюхиной личной жизни подробно осведомлен, – разделила она мои подозрения.

В десятый раз за утро у сердца беззвучно завибрировал «рабочий» сотовый, и я схватила трубку.

– Здравствуйте, Наталья, – строго приветствовала меня Неволькина. – Хочу напомнить, что послезавтра последний срок сдачи материала, а вы мне еще ничего не прислали.

– А я как раз собиралась сейчас половину выслать, и завтра – оставшееся, – бодро соврала я.

– Ну что ж, жду, – как всегда, скептическим тоном ответила проницательная Тамара.

– Вот, Инка, мне стихи срочно сдавать, – пожаловалась я Чудновской. – Подъедем ко мне на минутку, я готовый материал скину. А вечером дописывать надо…

Подруга сочувственно засопела и мигом домчала меня до подъезда.

– Ты поднимайся, а я позвоню Милочке, – предложила она рациональный вариант. – Узнаю, как нам Аллу отыскать. И руки в ноги…

Когда я спустилась и села в машину, вид у Чудновской был озадаченный.

– Ну что, дозвонилась?

– Дозвониться-то дозвонилась, только толку чуть. Прикинь, Мила даже телефона Аллочкиного не знает. Старую симку, еще когда Захар был жив, та поменяла, а новый номер Мила узнать не успела. Ни адреса, ни фамилии, вообще – нуль!

– Ничего удивительного, – возразила я. – Алла же не ее любовницей была, а отцовской. И потом, ты часто в паспорта знакомых заглядываешь? Мол, дайте документик, на всякий пожарный, ознакомиться?

– Нет…

– Ну и она у Аллы прописку не проверяла. Но хоть что-нибудь Мила про нее должна знать… Не бывает так, чтобы люди плотно общались не один месяц и хотя бы о работе не поговорили.

– В точку. Об Аллиной работе Мила как раз кое-что знает. Та говорила, что гинекологом работает в женской консультации. Кстати, соседнего с нами округа.

– И то хлеб, – воспрянула духом я. – Погнали туда, фотку людям покажем, по кабинетам походим… Найдем эту Аллочку в два счета!

На этой радостной волне мы и пустились в путь.

Консультация представляла собой типовой образчик советской поликлинично-больничной архитектуры. Серое безликое трехэтажное здание с негостеприимного вида входом не радовало глаз.

Мы с Инкой вошли и сразу убедились в том, что внешнее впечатление было абсолютно верным. Суровая атмосфера совкового периода ощущалась во всем. Длиннющая очередь из беременных женщин разных возрастов и национальностей тянулась к окошку администратора. Остальные, ожесточенно работая локтями, продирались к тетрадям самозаписи – замызганным амбарным книгам, на которых кое-как были накорябаны имена врачей.

Для меня всегда оставалась загадкой функция этих широко распространенных в наших поликлиниках талмудов. Трудно понять, почему, вместо того чтобы гонять больных, не посадить лишнего администратора на запись по телефону? Да, воистину у нас все делается «ради человека»… Не хочется верить, что разгадка парадокса до неприличного банальна – мудрецы из муниципальных органов здравоохранения просто надеются, что часть ослабленных страдальцев физически не смогут дойти и самозаписаться, чем основательно облегчат работу районных эскулапов и улучшат общие показатели поликлиник.

Над окошком администратора висела огромная табличка с надписью: «ТОВАРИЩИ

ЖЕНЩИНЫ! ЧЕТКО, ГРОМКО И ЯСНО ПРОИЗНОСИТЕ СВОЕ ИМЯ И ФАМИЛИЮ!»

– Шодигуль Айулатовна Абдулаева! – как солдат на присяге отчеканила склонившаяся к окошку темноволосая девушка с огромным животом.