Но, прочитав книгу, госпожа Бальзак пятого августа 1822 года отправляет Лоре разгневанное письмо, полагая, что сын тоже прочтет его: «У меня новое огорчение… речь об Оноре, добром, чудном Оноре, который, сам того не желая, жестоко ранит меня. Ты не знаешь еще, мой добрый друг, сколь сильно и хрупко материнское честолюбие, питаемое желанием, свойственным всем хорошим матерям, видеть, как из детей получается нечто значительное. То же испытываю и я в отношении Оноре, но к моим пожеланиям никто не прислушивается… Я призывала его тщательно пересмотреть рукопись, даже показать кому-то, у кого больше писательского опыта. Я умоляла сделать некоторые сокращения, предупреждала, что пытки, которые он описывает, приведут читателя в ужас… Оноре делал вид, что все, что я говорю, ничего не стоит, что порицаемое мною другому покажется прекрасным, что есть множество мнений, множество различных вещей, которые одни считают отличными, другие – ужасными, что автор должен быть самим собой и все».
Дабы подкрепить свое негодование, госпожа Бальзак цитирует выражения, кажущиеся ей неприемлемыми. Как сын осмелился написать: «хрупкий луч» или «по справедливости»? Почему злоупотребляет словами «приятный» и «шелковистый»? «Я очень расстроена, – продолжает она. – Всякий раз, когда автор хочет блеснуть умом, он весьма далек от этого… когда пытается говорить с читателем, выходит дурновкусие… его суждения обнаруживаешь на каждой странице, а этого не следовало бы делать. Книга должна быть написана для всех… Его сбил с толку Рабле… Стерн тоже со своими описаниями чувств, наконец… повторю еще раз – я расстроена. Оноре считает себя либо всем, либо ничем. Это вредит голове, и я бы сильно подумала, прежде чем сказать ему то, что написала вам. Надеюсь, вы будете чутки с ним и ваши замечания не позволят ему пасть духом».
Итак, недовольная необходимостью вмешиваться в жизнь сына, госпожа Бальзак решает вторгнуться в его творчество: о том, как надо писать роман, ей известно так же хорошо, как и о правилах поведения в обществе. По ее мнению, приезжая в Париж, Оноре встречается «с молодыми людьми, которые портят друг другу вкус, забывают о всяких приличиях, о том, что такое „хорошо“, и считают прекрасной лишь чепуху, которую сочиняют для развлечения». Если он будет продолжать в том же духе, не сделает в своей жизни ничего стоящего. Лора должна постараться предостеречь его от излишней легковесности! И пусть руководствуется в этом материнским посланием, не показывая его брату!
Безусловно, несмотря на лицемерные советы госпожи Бальзак, Лора сразу показала письмо Оноре. Он узнавал мать во всем: резкий тон, уверенность в собственной правоте. Ему и в голову никогда не могло прийти, что эта дерзкая, даже грубая женщина ошибается: полное непонимание, отсутствие теплоты и терпимости по отношению к собственному сыну потрясли его больше, чем любая критика какого-нибудь паршивого журналистишки. Он был ошеломлен и подавлен. Лора, как могла, утешала брата, дипломатично отвечала на материнские упреки: признавала ее правоту в том, что касается невысокого качества трудов, опубликованных Оноре у Лепуатевена, но напоминала, что сроки были слишком сжатыми, чтобы тщательно поработать с рукописью. «Когда молодой человек, обладающий воображением Оноре, пишет за два месяца четыре книги, все их недостатки – естественное следствие спешки, он должен был бы более строго отнестись к текстам и прислушаться к мнению окружающих, – делится Лора с матерью. – И „Клотильда“ была бы замечательной книгой, не будь этих шероховатостей… Повторяю, если бы Оноре несколько меньше доверял себе и немного больше – другим, „Клотильда“ была бы книгой, которую он с гордостью признал бы своей. Но, матушка, я не собираюсь приводить его в уныние из-за „Клотильды“, напротив, она внушает мне большие надежды… Оноре не надо от тебя ничего, кроме счастья, так дай же ему его, матушка. Но ты видишь все в черном цвете, когда речь заходит о нем. Разве дело в „Клотильде“? И разве, чтобы бойко продаваться, книга обязательно должна быть хорошей?.. Ни один роман не шедевр, их сочиняют только ради денег, не претендуя на славу».
Несмотря на деликатные, обнадеживающие слова сестры, Оноре был задет глубоко. Не стоит ли действительно расстаться с мечтами о величии? Вдруг его пребывание у Лоры становится лишенным всякого смысла, и, готовый покинуть Байё, он адресует госпоже де Берни письмо, полное разочарования: «Не решаюсь сказать, как грущу, не находя больше в Ваших письмах цветов. Туалетная вода закончилась, не будь Шенье, я словно бы лишился защиты… Есть люди, которые рождены для несчастий, я – из их числа».
Чтобы поднять его дух, любовница сообщает, что вновь обрела «свободу воли», другими словами, что ее муж, узнав обо всем, отнесся к их связи философски. Вместо того чтобы обрадоваться, молодой человек упорно продолжает хандрить: «Думаю, что заблуждаюсь на свой счет, да и в отношении жизни – тоже, – жалуется он. – Отныне буду довольствоваться лишь тем, что живу в Вашем сердце, как Вы живете в моем, буду жить воспоминаниями, иллюзиями, мечтами, жизнь моя будет только воображаемой, каковой, впрочем, отчасти и была до сих пор».
Из опасения, что она не сумеет оценить всю важность этого заявления, Бальзак продолжает своего рода романтическое самобичевание: «Когда ты – посредственность и все твое богатство – чистая душа, жить не стоит; весьма умеренные способности не дают повода для наслаждений… Превосходство гения и исключительные способности великих людей – единственное, чего нельзя присвоить. Карлик не в силах поднять палицу Геракла. Я уже говорил Вам, что умру от горя в тот день, когда окончательно пойму, что моим надеждам не суждено сбыться. И хотя я пока еще ничего не сделал, чувствую, что день этот близок. Я стану жертвой собственного воображения. Итак, Лора, заклинаю Вас не привязываться ко мне, умоляю порвать со мной».
Но хотя призывает ее к окончательному разрыву, ревностно следит за той жизнью, что она ведет вдали от него. Непоследовательность влюбленного, не уверенного в своих истинных чувствах: вопрошает избранницу, сидит ли она иногда на «их» скамейке, думая о нем, напевает ли его любимые песни, играет ли на фортепьяно в его отсутствие. Даже решает вернуться, несмотря на ожидающие его дома неприятности в лице несговорчивой матери и слабеющего разумом старого отца. Тем временем в доме Бальзаков появляется новый жилец – племянник госпожи Бальзак Эдуар, сын ее покойной сестры Софи Саламбье и Себастьена Малюса, тоже умершего. Сироте двадцать два года, он страдает туберкулезом. Родственник особенно дорог тетке тем, что остался совершенно один и владеет значительным состоянием, которое она унаследует, если будет заботиться о нем в последние дни его жизни. В ожидании этого она чрезвычайно предупредительна, Оноре не видит в ее маневрах ничего предосудительного – его занимает совсем другое.
Во время пребывания в Байё он начал новый роман – «Арденнский викарий» – и предложил сестре и зятю сотрудничество в работе над этой весьма экстравагантной историей, в которой эротизм перемешан с религиозностью. Ему казалось, что втроем у них получится быстрее, а прибыль потом поделят. Ведь нет ничего более естественного, чем сочинять всей семьей. Уезжая, он оставил рукопись сестре и ее мужу, чтобы они дописали несколько глав, в соответствии с набросанным Оноре и одобренным ими планом. Сам же отправился в Вильпаризи, где в нетерпении его ожидала госпожа де Берни.
В пути он размышлял о своем романе и по прибытии в Париж заключил договор с издателем и книготорговцем Шарлем-Александром Полле. По контракту ему полагалось две тысячи франков за романы «Столетний старец» и «Арденнский викарий»: шестьсот – «живыми» деньгами, остальное – векселями, сроком на восемь месяцев. Единственная загвоздка была в том, что оба произведения следовало представить к первому октября 1822 года, но и то, и другое были в зачаточном состоянии. Ввиду срочности выполнения работы Бальзак пишет сестре четырнадцатого августа: «Итак, на „Викария“ у нас только сентябрь. Не думаю, что вы сумеете делать по две главы в день каждый, чтобы передать мне его к пятнадцатому сентября, да и тогда у меня останется только две недели на переделку… Обдумайте все хорошенько… Если у вас есть хоть капля жалости ко мне, вы пришлете мне в срок этого чертова „Викария“, если же подозреваете меня во лжи, могу прислать вам договор с Полле, согласно которому должен буду выплатить неустойку, если книга не будет напечатана к ноябрю… Столь тяжелый труд не по силам тебе, Лора. Не думаю, что ты сумеешь писать по шестьдесят страниц в день».
