Наслушавшись рассказов Михалыча о таёжных лесах, об охоте, я воображал себя тоже охотником, следопытом, который, как по книге, читает по следам обо всех происшествиях осторожных лесных обитателей.

Утро. Слегка морозит. Сад ещё по-зимнему весь в снегу. Ветви яблонь и груш будто в белых пушистых рукавицах, а кусты смородины, малины и крыжовника совсем укрылись с головой белым блестящим покрывалом.

Я пробираюсь между сугробами, зорко осматриваюсь по сторонам.

Вот на снегу чётко выделяется цепочка свежих следов. Какой зверь проходил тут? Не хочется думать, что это наш старый кот Иваныч совершал свою утреннюю прогулку. Нет, это осторожный обитатель тайги, драгоценный соболь, крался здесь, выслеживая добычу.

— От меня не уйдёшь, — шепчу я и, проваливаясь в снег почти по пояс, направляюсь по следу ценного зверя.

Но вдруг какая-то птичка мелькнула передо мной среди заснеженных веток. Я сразу забываю о воображаемом звере. Живая, настоящая птица куда интереснее. Мне хочется скорее выследить её, подкрасться поближе, получше разглядеть.

Вот она перелетела с сучка на сучок, стряхнув с них облако снежной пыли. Это синица. Я хорошо знаю её, много раз видел у нас во дворе синиц, когда они вместе с воробьями копошились у забора, отыскивая в кухонных отбросах себе еду.

Но здесь, среди белых веток, синица выглядит совсем по-иному. Я словно впервые вижу эту птицу и, уже не играя, а по-настоящему затаившись в засаде, с восхищением рассматриваю её чудесный наряд. Она вся как будто нарочно разрисована: головка чёрная, щёчки белые, спинка и крылья зеленовато-серые, а грудь ярко-жёлтая и посредине сверху вниз тянется чёрный галстучек.

В то утро долго сидел я в своей засаде, наблюдая за тем, как расписная птица-синица перелетала с сучка на сучок, заглядывала в каждую древесную щёлку — охотилась за спрятавшимися там на зиму жучками и паучками.

А потом синица вдруг села на веточку да как запоёт:

«Чи-чи-ку, чи-чи-ку, цй-фи, цй-фи, цй-фи!..» — звонко так, весело, совсем не по-зимнему.

Я сразу вспомнил, как Михалыч нам говорил: «Синица запела — весна приспела».

И вправду, хоть и снег кругом, а уж будто весна. Солнышко из-за облаков показалось, весь сад осветило. Я глянул вверх. Так хорошо! Небо синее-синее, и на синем белые ветви деревьев. А сквозь ветви солнце глядит. Не поймёшь, что это: снег на ветвях или грозди розоватых цветов. Каким — то особенно белым и радостным выглядит сад. И в белом саду слышится звонкая птичья песенка.

Вечером Михалыч достал из ящика стола толстую тетрадь, куда записывал разные интересные наблюдения над птицами, над зверьками, и записал: «Сегодня утром Юра услышал в саду первую песню синицы». Подумал, улыбнулся и приписал: «Вот и опять до весны дожили, хорошо! Нужно почистить ружьё и набить патроны для тяги».

На тополе, возле скворечника, пара воробьев. Они распускают крылышки и с отчаянным чириканьем наскакивают друг на друга. Они спорят, кому занять для гнезда этот уютный домик. Наконец более решительный и смелый прогоняет другого. Он одержал победу. Весело чирикнув, победитель скрывается в скворечнике, потом, выбравшись из него, улетает куда-то и через минуту возвращается с перышком в клюве.

Я смотрю вверх на скворечник, на тонкие, голые ветки дерева. Они так хорошо выделяются на синем весеннем небе. По небу плывёт пушистое облако. Оно заплывает за дерево. Теперь на белом фоне и ветви и скворечник — всё кажется чёрным, будто нарисованным тушью на листе белой бумаги.

А вот ещё такое же белое пушистое облако, и ещё, и ещё… Они медленно плывут по весеннему небу, как стая огромных белоснежных птиц. Зимой таких облаков не бывает. Это весенние, кучевые облака.

На днях мама про них рассказала очень хорошую сказку.

— Когда-то давным-давно собралась Весна-красна в гости в северные края. Всю зиму она провела вместе с перелётными птицами на тёплом юге, а как стало солнышко всё выше и выше на небе подниматься, тут она и решила лететь. Просит Весна перелётных птиц — гусей, лебедей: «Отнесите меня подальше на север, там меня ждут не дождутся и люди, и звери, и птицы, и разные крохотные жучки-паучки».

Но птицы побоялись лететь на север: «Там, говорят, снег и лёд, холод и голод, там, говорят, мы все замёрзнем и погибнем». Сколько Весна ни просила, никто не хочет её в северные края отнести. Совсем она загрустила: что ж, видно, придётся всю жизнь на юге прожить. Вдруг она слышит голос откуда-то с вышины: «Не печалься, Весна-красна, садись на меня, я тебя быстро на север доставлю». Взглянула вверх, а по небу над ней плывёт белое пушистое облако. Обрадовалась Весна, забралась на облако и полетела в северные края. Летит да вниз, на землю, поглядывает. А там, на земле, ей все радуются, все её встречают. В полях пестреют проталины, бегут ручьи, взламывают на речке лёд, а кусты и деревья в лесах и садах покрываются крупными, готовыми вот-вот уже раскрыться почками.

Полетела Весна-красна с юга на север на белом пушистом облаке, а следом за ней потянулись в родные края несметные стаи перелётных птиц-гусей, лебедей и всякой крылатой мелочи: жаворонки, скворцы, дрозды, зяблики, пеночки, славки… Так с той поры люди и заприметили: как покажется в небе первое пушистое облако, так, значит, на нём Весна-красна прилетела. Жди теперь со дня на день тепла, полой воды, жди с юга весёлых крылатых гостей…

Хорошо мама про первое весеннее облако рассказывала.

И Михалыч тоже сидел, слушал и не перебивал маму. А потом расправил усы и сказал:

— Отлично, братцы мои! Весенние облака — это вроде как корабли под белыми парусами. Надует их ветер, и поплывут они по небесному половодью. Зимой-то в ясный морозный день примечали небось, какое небо бывает? Прозрачное, зеленоватое, будто неживое, будто его ледком затянуло. А в марте, как только пригреет солнышко, тут небо и оживёт, заголубеет, словно вода в весеннем разливе. Вот тут-то и поплывут по нему белые корабли облаков. — Михалыч глянул на нас с Серёжей и, погрозив пальцем, добавил: Смотрите у меня, не прозевайте первый воздушный корабль.

И вот теперь я стою во дворе под деревом, смотрю на плывущее в небе облако, смотрю и радуюсь. Как придёт Михалыч с работы, я ему тут же и отрапортую: «Первый корабль причалил сегодня прямо к нашему тополю».

Вот и грачи прилетели. Разгуливают по оттаявшей дороге, хлопочут во дворах, отыскивают разные остатки еды.

Как они хороши! Все иссиня-чёрные, только вокруг клюва широкое белое пятно. За это грачей и зовут белоносыми.

В нашем саду грачи все берёзы гнёздами позастроили. На некоторых сучьях прямо гнездо к гнезду. Я, как-то смотрю на них и вижу: из одного гнезда чёрный хвост торчит, и из другого тоже, Чуть-чуть друг друга хвостами не задевают. И ничего — сидят, не ссорятся. А вечером, как рассядутся по сучьям, такой гвалт поднимут — за версту слышно. Мама сердится, уши затыкает.

— Прямо житья нет, — говорит, — даже голова разболелась.

А вот нам с Михалычем их гвалт очень нравится. Михалыч, бывало, нарочно выйдет под вечер из дома, сядет на лавочку, слушает да похваливает:

— Отлично поют! Милые птицы, первые, к нам весной прилетают.

Послушав грачей, Михалыч обычно возвращается домой, идёт к себе в кабинет. Там, на стене, напротив письменного стола, висит его любимая картина художника Саврасова: «Грачи прилетели».

Я тоже очень люблю смотреть на эту картину, особенно под вечер. Лучи заходящего солнца розоватым светом разливаются на стене. Вот они осветили картину, и вмиг оживает старая берёзовая роща, и ветхая колокольня за ней, и уходящие вдаль протаявшие весенние поля. Мне кажется, что я вижу всё это вовсе не на картине, а просто гляжу через окно на наш двор, на наши берёзы, на проталины в полях за рекой. Михалыч тоже частенько, сидя под вечер в кресле, смотрит на эту картину, смотрит и улыбается. И лицо у него тогда какое-то особенно доброе н счастливое и немножко грустное.