— А что случилось?
— Да жена ребёночка родить собралась. А не задалось что-то. Так мается, так мается — страшно глядеть. Помогите, сделайте божескую милость.
— Лучше давай отвезём в больницу, — сказал Михалыч.
— А может, как-нибудь обойдётся и без больницы… — робко ответил Фёдор Иванович.
— Ну, сейчас посмотрю. Вынесите мне мыло, чистое полотенце: руки после грибов вымыть почище надо. Может, водка есть, протереть их.
— Всё, всё дадим, — засуетился хозяин.
Михалыч вымыл руки, протёр их водкой и ушёл вместе с хозяином в дом.
Мы с мамой остались во дворе возле нашей тележки. Распряжённая лошадь стояла тут же и не спеша, лениво жевала сено. Около неё расхаживали куры. Было тихо, спокойно, и приятно попахивало навозцем и свежим сеном.
Вдруг из дома послышался страшный крик.
— О господи! — вздрогнула мама.
Крик повторился ещё и ещё.
На меня напал такой страх, что я боялся двинуться с места, боялся даже пошевелиться.
«Ни за что, ни за что не буду врачом! — пронеслось в голове. — Как это страшно!»
А крики и стоны всё продолжались.
— Юра, пойдём на лужок, посидим там.
Я, как во сне, пошёл вслед за мамой. Но и вдали от дома крики и стоны были тоже слышны.
Случайные прохожие останавливались, прислушивались. Многие женщины набожно крестились.
И вдруг в доме всё смолкло.
— Мама, она не умерла? — в уносе спросил я.
Мама прислушивалась, не отвечала, и от этого становилось ещё страшнее, страшнее до жути. Ещё минута, и я, наверное, тоже бы закричал или лишился чувств. Но в это время дверь в домике широко растворилась, и на пороге появился Михалыч. Он махнул нам рукой. Мы подбежали.
Михалыч был весь красный, лицо всё потное, но такое весёлое.
— Ну как? — задыхаясь, спросила мама.
— Мальчишка! Да какой здоровый, прямо богатырь!
— А сама?
— Всё в порядке.
В это время из дома вышел сам хозяин. Лицо у него так и сияло от радости.
— Поздравляем, поздравляем с сыном! — улыбаясь, обратилась к нему мама.
— Покорнейше вас благодарим! — всё так же счастливо улыбаясь, ответил тот. — Может, в дом зайдёте? Я самоварчик сейчас поставлю, яички сварю.
— Не надо, не надо! — запротестовала мама. — Какой вам теперь самоварчик, яички… Вам за женой ухаживать надо. Вот если бы нам лошадку запрячь.
— Это минутное дело, сейчас запряжём, — засуетился хозяин.
Не прошло и пяти минут — лошадь была уже запряжена. Мы собрались ехать. Но в это время из избы торопливо, чуть не выбежала какая-то старушка и прямо к Михалычу.
— Что это?.. Не возьму, и не думайте, — запротестовал он.
— Нет, возьмёшь, от меня на память! — решительно сказала старушка. Этот рушник я сама вышивала, ещё когда молодая была.
— Возьмите, не побрезгуйте, — вмешался хозяин. — Мы ведь от всей души.
— А в рушнике-то что?
— Хлеб-соль от нашего дома. — И она приоткрыла край полотенца.
Оттуда выглянул поджаристый бочок деревенского каравая.
— Ну, спасибо, мамаша! — сказал Михалыч.
— Спасибо тебе, родной! — отвечала старушка и своей худой, сморщенной рукой перекрестила Михалыча, потом обняла и поцеловала его. — Дай бог тебе всякого счастья!..
Мы сели в тележку и поехали. Михалыч правил, а мама сидела рядом и держала на коленях круглый ситный хлеб, завёрнутый в деревенское, вышитое петухами полотенце. И как чудесно пахло и от этого пропечённого в русской печи каравая, и от чистого домотканого рушника!
Мы ехали и почему-то все молчали. На душе у меня было так хорошо, как ещё никогда в жизни не было. Перед глазами стояли счастливые, улыбающиеся лица провожавших нас людей, и слышались их почему-то слегка дрожащие голоса.
А Михалыч? Какое у него было довольное и немножко растерянное лицо, когда старушка подарила ему хлеб и полотенце!
«Ах, как всё хорошо! — подумал я. — Вот вырасту большой, обязательно буду доктором. Останусь жить в Черни вместе с мамой и Михалычем. Они будут тогда уже старенькие. А я стану ездить по деревням, лечить больных. И меня так же будут все любить и благодарить, как сегодня Михалыча».
Так в этот день я узнал, что самое великое чудо-появление на свет новой жизни — несёт с собой не только радость, но и страдание.
В этот же день я узнал и другое, что это страдание — ничто перед тем событием, о котором Михалыч с волнением сказал: «Мальчишка! Здоровый, прямо богатырь!»
— Как хорошо, что всё так благополучно кончилось, — тихо сказала мама.
— Да, хороший сегодня денёк!.. — ответил Михалыч и вдруг, весело улыбнувшись, добавил: — А какие пять боровиков сегодня Юра нашёл! Я, признаться, сильно ему позавидовал.
Мы выехали из леса на шоссе. Застоявшаяся лошадь побежала крупной рысью. В лицо пахнул свежий ветерок. День кончился, на западе разгоралась яркая, уже по-осеннему прохладная заря.
ПОПОЧКА
Рано утром Михалыча вызвали к больным вёрст за двадцать или даже больше: заболела дочь у какой-то помещицы. За доктором прислали коляску, запряжённую тройкой вороных лошадей.
Собираясь в дорогу, Михалыч недовольно ворчал:
— Ох уж мне эти важные барыни: дочка чихнула лишний разок, и уже переполох, поезжай невесть куда и невесть зачем.
— Откуда ты знаешь, что у дочки насморк, — возражала мама. — Может, она тяжело больна. Не стали бы из-за пустяков в такую даль лошадей гонять.
— Знаю всё, заранее знаю! — сердился Михалыч. Тут он представил в лицах важную барыню: — «Ах, доктор, я в отчаянии, я всю ночь не сомкнула глаз! Мими вчера чихнула!» Э, да что там говорить! — Он безнадёжно махнул рукой, взял шляпу и уехал.
Вернулся домой Михалыч только поздно вечером. Я уже разделся и был в постели, когда под окном раздался звон бубенчиков, стук колёс. Потом лошади остановились, послышались голоса людей, шаги. Отворилась входная дверь, и я услышал в передней весёлый голос Михалыча:
— А Юра уже спит?
— Лёг, а что? — ответил голос мамы.
— Погляди, какого красавца я ему привёз.
— Откуда же это? — воскликнула мама. — Подожди, я погляжу, может, ещё не спит.
Но глядеть ей не пришлось. Я мигом натянул штаны, рубашку и выскочил в переднюю.
— Вот он, явился! — приветствовал меня Михалыч. — Ну-ка, загляни в кабинет. Я посмотрел в открытую дверь.
— Ой, что это?
На полу стояла металлическая клетка. И в ней, с любопытством оглядываясь по сторонам, сидел большой белый попугай — какаду.
— Это, брат, я тебе привёз, — сказал Михалыч.
— Спасибо! Какой красивый! — закричал я, приплясывая вокруг клетки.
— Да где же ты его взял? — спрашивала мама.
— Вот получил в подарок за то, что сорок вёрст туда-сюда отмахал! весело ответил Михалыч.
— А как больная? Что с ней? — поинтересовалась мама. — Правда насморк?
— Нет, на этот раз не угадал, — так же весело отвечал Михалыч. — У неё страшная болезнь…
— Какая?
— Запор. Один день желудок не работал.
— Вот уж правда чудаки! — улыбаясь, покачала головой мама. — Ну, и что же ты ей посоветовал?
— Посоветовал выпить английской соли и есть поменьше. Думаю, болезнь не опасная, не умрёт.
— Но при чём же тут всё-таки попугай? Расскажи, пожалуйста, — попросила мама.
— А вот при чём. Осмотрел я, значит, больную. Потом её мать предлагает мне закусить. Я отказываюсь. И слушать не хочет. «Что вы, что вы, двадцать вёрст ехали и ещё двадцать обратно. Целый день не евши…» Ну, вижу, не отделаюсь, да и, признаться — здорово проголодался. Пошли в столовую, сели за стол. Только стали есть, вдруг слышу сзади: «Попочке дадите?» Оборачиваюсь. А вот этот красавец в тёмном углу в клетке сидит. Пригорюнился, насупился, такой грустный. После обеда я подошёл к нему. А он и сам ко мне тянется, голову наклоняет. На одной ноге стоит, лапой за жёрдочку держится, а другой показывает, чтобы я ему шейку почесал. В пять минут мы с ним подружились. Гляжу — хозяйка сзади стоит, улыбается. «Вы, говорит, я вижу, большой любитель животных!» — «Да, признаться, очень всякую тварь люблю. А ребята мои ещё больше». — «Как, у вас и ребята есть, и они тоже животных любят?» — даже обрадовалась хозяйка и начала меня упрашивать, чтобы я отвёз этого попугая в подарок тебе и Серёже. Я, конечно, наотрез отказался. Но она, видать, дама напористая. «Иван, — кричит какому-то работнику, — возьми клетку с попугаем да пристрой покрепче в пролётке, чтобы не свалилась дорогой». Иван клетку схватил, понёс. А хозяйка ко мне: «Доктор, милый, не сердитесь на меня, старуху. Разрешите сделать этот подарок вашим детям. У нас попугаем никто не интересуется. Дочь взрослая. Сын в Петербурге. Ну, а мне и без попугая всяких забот по хозяйству хватает. Он у нас совсем в загоне. Иной раз, грех сказать, дня по два без еды, без питья сидит».
