— Не беспокойтесь, мадам! — сказал он. — На сей раз всё будет в порядке. Я, кажется, в конце концов перехитрил этого упрямца. — И он ласково похлопал по кожаному седлу машины.

Я попытался заговорить о том, что раз конь объезжен, нельзя ли и мне сегодня прокатиться.

Но мама грозно взглянула на меня и как отрезала:

— Ни в каком случае!

— Не горюй, Юра, — подмигнул мне Михалыч. — Теперь мы его обуздали. Скоро и мама на нём кататься будет.

Я проводил Михалыча и побежал в сад играть в охотника. Уже начало темнеть, когда мама позвала меня пить чай.

— А Михалыч ещё не приехал? — спросил я.

— Нет. Опять, наверное, посреди дороги сидит.

— Теперь этого быть не может, — уверенно отвечал я.

— То есть почему не может?

— Потому что Михалыч разгадал, в чём дело. Теперь коняшка у него не закапризничает.

— Дай-то бог, — недоверчиво ответила мама. Но вот настал вечер, настала ночь, а Михалыч не возвращался.

— Хорошо, хоть дождя нет, — говорила мама. — Погода тёплая. В крайности костерок разведёт, переночует у дороги, а утром с попутной и приедет. Только бы не взорвался и ноги себе не сломал, — тревожно добавляла она.

Домой Михалыч явился за полночь. Он пришёл очень сердитый, отказался от ужина и сразу прошёл к себе в кабинет.

— А где же машина? — робко спросила мама.

— Там валяется! — буркнул Михалыч.

— То есть где это — там?

— У Цурика в лесу. Мама совсем растерялась:

— Ты что ж, её бросил, а сам уехал?

— Не уехал, а пешком ушёл, нигде подводы нет! — раздражённо отвечал Михалыч. — А ты что же хотела, чтобы я цыганский табор у дороги разбил?

— Но ведь её могут ночью украсть, — сказала мама.

— Да кто её там возьмёт! — махнул рукой Михалыч. — Не заводится, и заднее колесо заело. Совсем не крутится.

— Боже мой, нужно чем свет подводу за ней послать! — забеспокоилась мама. — Теперь ночью кого наймёшь?

— Никуда не денется, — решил Михалыч. — А украдут — туда ей и дорога. — И он, даже как будто повеселев, отправился спать.

Мотоциклет не украли. Мама утром наняла подводу, и машину привезли домой. Но после этого случая Михалыч больше не хотел её даже видеть. Он отправил её в мастерскую Ветрова, чтобы там исправили не пожелавшее двигаться заднее колесо.

Из мастерской мотоциклет больше не вернулся.

— Я его продал там, — сказал Михалыч, когда мама начала интересоваться, скоро ли, наконец, машину починят.

— Продал? За сколько?

— Ну, это уж, мадам, моё дело, — неохотно ответил Михалыч.

— Так я и знала! — вздохнула мама. — Лучше бы на эти деньги дельное что-нибудь себе купил.

Больше об этом злосчастном мотоциклете у нас в доме старались не вспоминать.

Несмотря ни на какие помехи, мы с Михалычем всё лето продолжали собирать и засушивать разных бабочек, жуков, стрекоз. Коллекция быстро увеличивалась.

Но в, от что нас огорчало: частенько мы совершенно не знали, как называется пойманное нами насекомое. Единственно, кто нам в этом деле мог помочь, — это книги Брема. Мы перелистывали девятый том, где были всевозможные насекомые, и старались сличить то, что мы поймали, с изображениями на картинках. К сожалению, большинство картинок были не цветные, и по ним очень трудно было судить — похоже ли наше насекомое на изображённое в книге или не похоже.

Однажды, просматривая картинки в книге, Михалыч сказал:

— Вот, Юра, мы всё ловим то, что по воздуху летает или по земле ползает, а ни разу не заглянули в воду. Ты только взгляни, сколько там интересного.

И Михалыч показал мне обитателей глубокой заросшей лужи: личинок водяных жучков, стрекоз, гладышей, водомерок, вертячек…

В тот же вечер мы решили назавтра двинуться в заречные луга. Там, в глубоких впадинах, среди кустов лозняка, всё лето не пересыхали глубокие лужи — настоящие крохотные озёрца, густо заросшие по берегам осокой и тростником.

К такому походу надо было немножко подготовиться: сделать из крепкой марли сачок для ловли в воде и взять с собой несколько банок, чтобы сажать в них свой улов.

Марля у Михалыча оказалась в шкафу, банки тоже нашлись. Сборы были закончены в тот же вечер.

На следующий день после обеда мы отправились на новую для нас охоту за всякими обитателями глубокой лужи.

Перешли через мост, выбрались в заречные луга.

— Пойдём-ка вон к тем кустам, — сказал Михалыч, указывая на низинку, по краям которой росли кусты лозняка.

Действительно, в низинке, у самых кустов, оказалась довольно большая лужа. У берегов она была совсем мелкая, и на мели прямо из воды торчали толстые зелёные стебли каких-то растений. На конце каждого стебля виднелся зелёный листок, заострённый, как стрела.

Михалыч сказал, что это растение и называется «стрелолист».

— А вот это ежеголовка. — И Михалыч показал мне рядом со стрелолистом другое растение, на стебле которого торчали зелёные шарики, усаженные длинными колючками.

— Как будто зелёные ёжики, — сказал я.

— Да, похоже, — согласился Михалыч. — А теперь посмотри-ка сюда. Видишь, у самой воды растение, на верхушке стебля будто белое крылышко. Его и зовут белокрыльник.

Много ещё разных растений показал мне Михалыч, только я тут же и забыл их названия. Я слушал его плохо-мне хотелось поскорее подобраться к самой луже и заглянуть в воду, что там делается.

Мы выбрали один бережок покруче, уселись и стали наблюдать.

Вода была совсем прозрачная, всё видно до самого дна. И дно тоже видно, только оно было сплошь укрыто какими-то подводными растениями с длинными, как зелёные нити, стеблями. На них пучками торчали в разные стороны тонкие жёсткие волосочки. Михалыч сказал, что это элодея, или водяная чума, а зовётся она так потому, что засоряет все водоёмы, куда только попадает.

Сидя на берегу, я осматривал всё кругом. Передо мной всюду кипела жизнь. Над водой то и дело пролетали тоненькие, будто травинка, стрекозы с чудесными тёмно-синими крылышками. На лету они взмахивали крыльями, точно бабочки, а когда присаживались отдохнуть на какой-нибудь стебелёк, не распластывали крылья, как другие стрекозы, а так же, как бабочки, складывали их над спинкой. Я хорошо знал этих стрекоз. У нас в коллекции уже были такие. Называются они «красотки». Вот уж верно — настоящие красавицы!

Кроме красоток, над водой носились и другие стрекозы: огромные коромысла и крохотные зелёные лютки. Тут же порхали и разные бабочки. Но всех этих стрекоз и бабочек я видел уже много раз. Куда интереснее было глядеть на воду и в глубь её.

По поверхности лужи, будто танцоры, скользили и ловко расшаркивались забавные длинноногие водомерки.

Мы с Михалычем уже читали про них, и я знал, что они не тонут, а бегают по воде, как по льду, потому что их лапки смазаны жиром. Смажьте жиром иголку, бросьте на воду, она тоже не утонет. Этот забавный опыт я не один раз проделывал.

Смотреть на водомерок было очень интересно. Они ведь не просто так, от скуки, бегали по воде — они охотились. Вот какая-то мушка упала с ветки на воду. В один миг несколько водомерок, перегоняя друг друга, бросились к добыче.

Та, что подоспела первой, схватила мушку передними лапками, как руками, приподняла и вонзила в неё свой острый хоботок.

— Я совсем свесился над водой и так засмотрелся на водомерку, что чуть сам в лужу не кувырнулся. Михалыч уж меня за рубашку схватил:

— Что ты делаешь? Свалишься сейчас.

— Не свалюсь, — ответил я, устраиваясь попрочнее и продолжая наблюдать.

Кроме водомерок, по поверхности лужи носилась кругами, будто играя в догонялки, целая стайка крошечных чёрных жучков-вертячек. Они весело поблёскивали на солнце металлическим блеском. И эти забавные жучки тоже не просто резвились, а искали добычу ещё более крошечную, чем они сами.

А вот из глубины поднимается большой чёрный жук-водолюб. Он приникает ртом к поверхности воды. Водолюб набирает в свои воздушные мешки запас свежего воздуха. Набрал и снова исчез в глубине.