А теперь вернёмся немного назад.

Мы уже упомянули, что и Олифант, посланный Черчиллем за океан, и Пеграм с Юри, выехавшие в Англию, создали в правительстве Соединённых Штатов состояние тревоги. Только сейчас, в 1942 году, на переломе войны, после разгрома гитлеровцев под Москвой, после нападения Японии на Гавайи, американцы спохватились, что едва не дали себя обогнать в осуществлении реакции деления урана.

После войны Сциллард говорил на заседании комиссии конгресса:

— Если бы конгресс знал истинную историю создания ядерной бомбы, я не сомневаюсь, он учредил бы специальную медаль за заслуги для иностранцев, сующих нос не в своё дело. И доктор Олифант был бы первым из награждённых.

Сциллард недооценивает собственных заслуг: первым такой медалью следовало бы наградить его самого...

Надо отдать Рузвельту должное. Когда он уверовал в военное значение идей физиков, он придал их работам размах, немыслимый тогда в воюющих странах Европы, и ещё до того, как исследования были завершены, позаботился о строительстве промышленных атомных предприятий, практически использующих открытия учёных. На атомные разработки выделили огромную сумму в 400 миллионов долларов, впоследствии она была увеличена до двух миллиардов. Все крупные американские физики были привлечены к урановым делам. Во главе работ по расщеплению урана стал знаменитый исследователь космических лучей Артур Комптон.

Разделение изотопов урана изучали в Калифорнии учёные, группирующиеся вокруг Эрнеста Лоуренса: Макмиллан, Абельсон, Сиборг, Сегре и другие. Гарольд Юри со своими помощниками в Колумбийском университете изучал те же проблемы разделения изотопов иными методами и свойства специальных сплавов для атомных разработок. В местечке Лос-Аламос Роберт Оппенгеймер сконцентрировал вокруг себя группу американских и европейских теоретиков — группа с каждым месяцем умножалась, в неё постепенно вливались, за исключением французов, почти все лица, о которых мы говорили в предыдущих главах.

За научное содержание урановых исследований отвечали перед правительством два видных физика — Конэнт и Буш Административное руководство Рузвельт возложил на генерала Лесли Гровса, человека неглубокого, но энергичного. Гровс выдвинулся как строитель гигантского Пентагона, здания военного министерства в Вашингтоне. Он был искренне убеждён, что если ему удалось успешно возвести пятиэтажное здание, то построить заводы по разделению изотопов урана и трансформации его в плутоний будет дело нехитрое. Впоследствии он приписывал себе добрую долю успеха в создании атомных бомб, признавая с великодушием, что без учёных не обошлось, конечно, но и особенно расхваливать заслуги таких, как Ферми и Сциллард, или Пайерлс, или Бор, тоже незачем.

Пришёл час торжества и для Эдгара Сенжье. Он по-прежнему жил в Нью-Йорке, ожидая, когда понадобится союзникам спасённая им урановая руда. Его иногда приглашали на совещания, он был важной персоной — компания «Юнион Миньер» производила медь и кобальт, всё это были ценные для войны металлы. Но уран не интересовал ни дипломатов, ни промышленников, ни военных. Трижды Сенжье пытался привлечь внимание правительства Соединённых Штатов к своим тайным богатствам — и всё напрасно. Он с отчаянием как-то написал в госдепартамент: «Как я уже говорил вам, руда, содержащая радий и уран,— крайне ценный продукт». В ответ вежливо промолчали. Настояния Сенжье принимались как рекламная похвальба: пользуясь военной обстановкой, коммерсант нагоняет цену своему товару!

И чуть ли не в один день всё переменилось. К Сенжье явился полковник Никольс и предъявил удостоверение, подписанное крупными чинами правительства. Сенжье, не забывший своих бесплодных попыток расшевелить американцев, сухо осведомился:

—   Полковник, вы пришли сюда для дела или для разговоров?

—   Только для дела,— заверил полковник.

И через час на первом попавшемся жёлтом клочке бумаги было набросано соглашение, по которому Соединённые Штаты закупали, не торгуясь, 1250 тонн богатейшей урановой руды, хранившейся в Нью-Йоркском пакгаузе, а заодно получали преимущественные права на приобретение и всей руды, которая ещё будет добыта в Конго.

Соглашение вместо печатей высокие договаривающиеся стороны скрепили простым рукопожатием. На специально созданный секретный счёт в банке были переведены крупные суммы для компании.

Долгожданное ускорение получили и исследования Ферми.

Когда к Ферми поступил доклад Халбана и Коварски об их экспериментах в Кембридже, итальянский физик с радостью убедился, что они со Сциллардом поступили правильно, избрав графит в качестве замедлителя нейтронов. Лишь впоследствии стало известно, что немцы, наоборот, совершили роковую ошибку, связав все свои надежды исключительно с тяжёлой водой.

Графит начал поступать к Ферми в марте 1940 года. В Колумбийском университете, занимавшем целый квартал Манхэттена на Бродвее, на седьмом этаже физического факультета небольшая группа физиков стала собирать атомный реактор. Воистину это был интернациональный коллектив: итальянец Ферми, венгр Сциллард, канадец Цинн, американец Андерсон. Помещение было крохотное, а пыли от графита много: коридоры университета почернели, физики мало чем отличались от трубочистов.

Раздражённый Ферми высказал Пеграму своё недовольство.

—   У нас нет свободных помещений, кроме университетской церкви,— сказал Пеграм, подумав.— Но согласитесь, церковь отнюдь не подходящее место для физической лаборатории.

—   Наоборот, церковь бы нам вполне подошла,— объявил Ферми.

Атеист Ферми слишком многого хотел от богобоязненного декана физического факультета. Пеграм сам облазил все здания университета и нашёл в подвале под трубами центрального отопления большое свободное помещение, которое и отдал Ферми.

— И мы, конечно, можем перетаскивать тяжести,— продолжал Ферми.— Но мы всё же мыслители, а не грузчики.

Проблему мыслителей и грузчиков Пеграм решил быстрее:

— В университетской футбольной команде славные ребята. Они охотно берут любую работу, за которую платят.

Университетские футболисты и вправду оказались отличными помощниками физиков.

Перелом в урановых исследованиях для Ферми ознаменовался ещё и тем, что его подчинили Артуру Комптону, назвали их исследовательскую группу «Металлургической лабораторией» — физики именовали её «Метлабом» — и перевели в Чикаго, где условия для расширения работ были лучше.

Под западными трибунами спортивного стадиона Чикагского университета имелся просторный закрытый теннисный корт — его и отдали под реактор.

Теперь Ферми не приходилось жаловаться ни на недостаток материалов, ни на нехватку квалифицированных помощников. В Чикаго непрерывно поступали громоздкие ящики с кирпичами из графита такой умопомрачительной чистоты, какой недавно и для тончайших лабораторных работ нельзя было потребовать, и поступали тоннами, а не граммами. Металлургические компании слали окись урана и цилиндрические стержни из металлического «сверхчистого» урана. А что до помощников, то к услугам итальянского физика был целый штат молодых, энергичных, даровитых физиков, набранных во всех университетах страны. А кроме них и его прежнего «колумбийского» коллектива, в Чикаго приезжали помогать и Юджин Вигнер, и Джон Уиллер, соавтор Бора по знаменитой статье о разных путях трансформации изотопов урана под действием нейтронов, и Гарольд Юри, и много других.

Сам реактор представлял собой громоздкое сооружение в несколько метров высоты, сложенное из графитовых кирпичей. В толще графитовой массы просверлили каналы, куда вставляли стержни металлического урана. Было ещё несколько отверстий, в них покоились цилиндры из кадмия, жадного поглотителя нейтронов,— присутствие кадмия гарантировало, что цепная реакция самопроизвольно не возникнет.

Монтажем реактора командовал сам Ферми. Взобравшись на передвижной кран, Ферми возвышался над помощниками и графитовым сооружением и выкрикивал с высоты: