—   Конечно, поезжай. Ты сегодня   же   сможешь  переехать пролив. Если у вас повелось встречать рождество вместе, не будем нарушать хорошую традицию.

Фриш пожал плечами.

—  Я ещё ни разу не встречал рождественских праздников с тётей. Это приглашение — первое.

—   Тем более! Лиза в изгнании, твоё присутствие скрасит ей праздник. Хочешь, я провожу тебя на пристань?

Фриш жил на верхнем этаже института. Он пошёл за чемоданом. Бор, прыгая через две ступеньки, легко опередил Фриша. Бор всегда так поднимался по лестнице — шумно и быстро. В молодости, как и его младший брат Харальд, ныне известный математик, Нильс с увлечением играл в футбол, братья были даже включены в национальную сборную, Харальд — полузащитником, Нильс — запасным вратарём. Футбольная команда Дании на Олимпийских играх 1908 года завоевала серебряные медали, братья стали кумирами датчан, обоих узнавали на улицах. Правда, ходили слухи, что, когда игра переносится на половину противника, вратарь Нильс достаёт припрятанный карандаш и покрывает стойки формулами. Но если сражение приближалось к его воротам, Нильс мигом забывал о вычислениях. И сейчас мало кто обгонял его на лыжах и на яхте под парусами.

На улице Бор остановился у кино. Шёл вестерн — боевик из ковбойской жизни. Бор любил ковбойские боевики.

—   У нас ещё есть время, Отто. Посмотрим новинку?

Новый фильм был не лучше старых. Фриша томило ощущение, что он напрасно потерял два часа. Бор не только охотно ходил на вестерны, но ещё охотней их критиковал.

—  То, что негодяй удирает с красивой девушкой, логично, так бывает всегда, — рассуждал он, когда они вышли из кино. — То, что мост рушится под их каретой, неправдоподобно, но я могу с этим согласиться. То, что героиня не падает, а парит над пропастью, ещё более неправдоподобно, но и в это я готов поверить. Совсем уже трудно допустить, что рядом оказывается мужественный ковбой, в мгновение ока спасающий героиню, но и это куда ни шло! Но что одновременно там находится человек с кинокамерой, снимающий всю эту галиматью,— нет, это выше моего понимания!

Фриш пошёл на пристань, Бор возвратился в институт. Он неторопливо шагал по празднично освещённой улице, здоровался со знакомыми — в Копенгагене много людей знало Бора — и размышлял об открытиях, которые скоро произойдут. В воздухе носится предчувствие невероятного. Не умножение известного, не расширение освоенного, не повторение пройденного, а скачок, взрыв, переброс в новую, потрясающе неожиданную страну!

— Почему они так цепляются за уже добытое? — пробормотал вслух Бор.— Инерция приобретённых знаний? Нет, Нильс Бор не будет цепляться за фалды теоретических сюртуков Нильса Бора! Это же ужасно — человек однажды найдёт какую-нибудь истину, а потом всю жизнь тратит на то, чтобы всё снова доказывать и отстаивать её, даже когда она изживает себя. Нет, нет, нужно иногда побороться с самим собой — только это даёт уверенность, что не отстанешь от науки.

И Бор с гордостью припомнил о своей концепции составного атомного ядра, разработанной три года назад. Ещё Резерфорд провозгласил проблему атомного ядра важнейшей темой научного поиска. Два десятилетия с лишком прошло с того времени, а удовлетворительной теории ядра так и не появилось. А почему? Да потому, что атомное ядро конструировали по планетарной модели атома Бора, так всеми умами владела созданная им теория. Нужно было восстать против боровской теории в момент её наивысшего успеха, предложить что-то несовместимое с общепринятыми концепциями. Кто это сделал? Кто решил подняться против гипноза боровских моделей? Он, сам Бор! Бор восстал на Бора, так это происходило!

Бор вынул трубку изо рта, громко рассмеялся. Кто-то поклонился, он рассеянно пробормотал: «Добрый день». По улице сновали люди с покупками, шуршали шинами автомобили, бешено извивались световые змеи реклам. Шумная толпа почти заменяла собеседника. На людях думалось легче, чем в одиночестве.

Нет, это всё-таки было забавно, когда Бор пошёл против Бора в теории ядра! Ганс Бете, немец, эмигрировавший в США, рассчитал вероятность поглощения ядра медленными нейтронами. После открытия Ферми замедления нейтронов все ломали голову над этой проблемой. На коллоквиуме кто-то докладывал о работе Бете. Он, Бор, стал прерывать докладчика, а Фриш, этот Отто, поехавший сегодня к тётушке, раздражённо потребовал, чтобы докладчику дали договорить. «Я не досказал фразы. Меня ошеломило,— с удовлетворением вспоминал Бор.— Я вдруг понял, в чём дело. Я опустился в кресло, закрыл глаза. Ко мне кинулись. Фриш в ужасе допытывался, не надо ли мне помочь. А я с торжеством объявил: ядро не имеет ничего общего с планетарной моделью атома! Ядро нечто совершенно противоположное. Протоны и нейтроны не кружатся по орбитам, а теснятся, как биллиардные шары в лузе».

Так снова сверкнул свет во тьме. Почти три года шла интенсивная разработка «компаунд-модели» ядра: вычислены обменные силы, связывающие протоны и нейтроны, уровни энергии в ядре, потенциальные барьеры, окружающие ядро... Теперь никого не удивляет, что атомная структура — одно, ядерная структура — другое.

Но движение вперёд не останавливается, нет. В Париже найдены загадочные явления, они уже не укладываются в примелькавшиеся концепции...

Бор всё шёл, рассеянно отвечал на поклоны, размышлял, спорил с самим собою...

Всем своим существом, не одной логикой разума Нильс Бор предугадывал приближение новых поразительных открытий...

Мейтнер так изменилась за месяцы изгнания, что Фриша пронзила острая жалость. Тётка, видимо, перешагнула за тот рубеж, до которого люди долго сохраняют цветущий облик,— она быстро старела. В молодости она была привлекательна. Маленькая женщина, встретившая Фриша, ничего не сохранила от былого обаяния. Её лицо приобрело суровость, в нём было что-то мужское. Большой нос над тонкими губами, темноватая поросль на верхней губе усиливали впечатление мужественности.

—   Я рада тебе, Отто! — сказала она и сильно, тоже по-мужски, встряхнула руку племянника.

—   Как здоровье, Лиза? — Фриш старался говорить весело.— Надеюсь, в Институте Нобеля в Стокгольме работается не хуже, чем в Институте кайзера Вильгельма в Берлине?

Лиза усмехнулась. В её улыбке было мало стремления вызвать сочувствие и много внутреннего ожесточения. Так усмехаются борцы, готовые к новым испытаниям.

—   Что значит — не хуже, Отто? После стольких лет работы в одном месте внезапно сменить его на другое — всё равно что круто повернуть автомобиль на полном ходу. Толчки и удары неизбежны,  некоторое время не можешь прийти в себя. А мне уже не двадцать лет, даже не сорок, как Ирен Кюри.

—   Ты читала последнее сообщение Ирен Кюри и Савича?

—   Да, конечно. Парижане по-прежнему стараются неряшливость экспериментов перекрыть блеском идей. Сейчас Ирен ищет трансурановые элементы в третьей группе, а не в восьмой, где нашли их мы с Ганом.

Фриш видел, что старая полемика с Ирен Кюри занимает почти все мысли Лизы: она оживилась, когда он заговорил об опытах парижан. Он постарался отвлечь её от мыслей о физике. Праздник есть праздник — надо отдыхать и веселиться! Они гуляли по посёлку. Кунгельв был невелик, но приятен. В Дании ещё шли дожди, а здесь, в Швеции, уже выпал глубокий снег. Весь вечер Фриш играл Лизе на пианино Баха, Шуберта и Шопена. Расставаясь, они условились на другой день пойти на лыжах.

Утром Фриш, выйдя из отеля, увидел, что Лиза читает письмо от Гана.

—   Отто, важное сообщение,— сказала она взволнованно.— Похоже, что и мы с Ганом прежде ошибались, да и Ирен с Савичем напутали. По-моему, произошло что-то громадное!

—   Да? — переспросил он равнодушно. День был слишком хорош, чтобы проводить его в обсуждениях химических экспериментов. Лиза всегда была впечатлительна. Увлекаясь, она сыпала оценками: «Потрясающе! Великолепно! Гениально!» Он завязал крепления на лыжах.— Я хочу походить на лыжах, поговорим после.