Все столичные и московские газеты, вышедшие 22 мая, сообщили о гатчинской катастрофе и затем регулярно печатали на своих страницах бюллетени о состоянии здоровья Николая Евграфовича, высказывали различные предположения о причинах аварии. Сообщение эти были полны самого большого беспокойства за жизнь славного российского летуна.

Из Москвы, получив тревожную телеграмму, срочно приехал в Гатчину Сергей Евграфович. Врачи разрешили ему неотлучно находиться при больном, и Сергей Евграфович взял на себя все заботы по уходу за братом.

Десять дней Николай Евграфович находился между жизнью и смертью. Лишь 30 мая (12 июня) врачи смогли сообщить представителям прессы, что в состоянии больного наступило заметное улучшение и кризис миновал.

В Гатчину пригласили известного петербургского психиатра П. А. Останкова – ассистента В. М. Бехтерева. После осмотра Николая Евграфовича доктор Останков сказал, что травматические повреждения не окажут гибельного влияния на мозговую систему больного.

– У господина Попова, – пояснил далее Останков, – сильное сотрясение мозга, но никаких черепных трещин не обнаружено. Два перелома – кисти левой руки и правого бедра – не опасны. Они уже начинают срастаться, особенно первый. Весьма примечательно, – добавил доктор, – что один из братьев Райт – Орвилл – получил при падении со своим аэропланом точно такие же переломы и на тех же местах. (И правда – любопытно! – В. С.)

– Отвечает ли больной на вопросы? – спросили доктора Останкова.

– Иногда. Например, когда я его спросил, куда он был ранен на войне, он указал на грудь.

Кто-то из присутствовавших на осмотре, вспомнив об известном столкновении Попова с Милюковым, спросил:

– А Милюкова, Николай Евграфович, вы знаете?

– Еще бы! – тут же среагировал Попов. – И он меня знает и, вероятно, помнит.

Кстати, некоторые газеты нашли нужным напомнить об этом нашумевшем в свое время деле и о том, что Попов, приговоренный мировым судьей к месячному заключению под арест, так и не отбыл наказания, уехав за границу.

«В настоящее время, – писала «Петербургская газета», – когда известный авиатор решил посвятить себя делу воздухоплавания в России, возникает вопрос о времени и месте отбывания наказания. Как нам удалось узнать из точно осведомленного источника, дело Попова недели полторы тому назад востребовано из столичного мирового съезда в министерство юстиции.

Судя по всем данным, Н. Е. Попов будет помилован».

Однако «помиловало» его все же не министерство юстиции, а то несчастье, которое сделало его инвалидом на всю жизнь.

Когда дело пошло на поправку заметнее, Сергей Евграфович, старавшийся оградить брата от излишних волнений, все же поинтересовался:

– А что у тебя произошло с этим злосчастным «Райтом»? Так много всего болтают кругом, а толком никто ничего не знает.

– Что произошло? – Николай Евграфович горько ухмыльнулся. – Да то, Сергушок, что во время полета перестал действовать один из рычагов и мотор стал неуправляемым. Это было на высоте метров тридцать. Тут, признаюсь тебе, впервые я ощутил очень остро, что в любую секунду может случиться непоправимое. Упасть с такой высоты, сам понимаешь, дело не шуточное. Я схватился за руль глубины и с его помощью попытался лавировать, направив самолет к земле по нисходящей. Но тут налетел порыв ветра. Аэроплан мой «дал козла», резко накренился и свечой пошел вниз. От столь резкого толчка я потерял сознание. Что произошло дальше – не помню.

Так ли это было или несколько иначе, никто не мог сказать с полной уверенностью, хотя, конечно, к словам самого пострадавшего следовало прислушаться особенно внимательно. Даже если не все в них отличалось абсолютной точностью.

В беседе с одним из журналистов, пытавшихся выяснить причины этого несчастного случая, председатель воздухоплавательного отдела Русского технического общества, профессор инженерной академии, полковник В. Ф. Найденов сказал:

– Да, последний полет Попова на Гатчинском аэродроме стоил ему чуть ли не жизни. Попов надолго лишен возможности заниматься не только авиацией, но и вообще каким-либо делом. Летание у нас еще внове. Поэтому-то полеты русских авиаторов, новичков в этой области, и сопровождаются частыми авариями. Попов сделался жертвой неумения спускаться. У него вообще спуски недостаточно отработаны, как у других, летающих на «райтах». У Попова спуск слишком крутой, и летун не скользит, а ударяется о землю. На Гатчинском аэродроме к этому еще присоединилась остановка двигателя. Аппарат пошел против уклона и при падении зарылся в землю. Летун Попов, упираясь в стремянку, не убрал вовремя ног. Вот чем можно объяснить переломы. Более тяжелые части двигателя и резервуар с бензином вылетели от толчка вперед. Даже сам Попов и тот упал плашмя. Так, с моей точки зрения, выглядят причины аварии.

Думается, полковник Найденов был ближе всех к истине.

Выздоровление Николая Евграфовича проходило медленно, с приливами и отливами, но как только позволило состояние его здоровья, он вместе с Сергеем Евграфовичем выехал за границу, чтобы продолжить лечение в лучших европейских санаториях.

Осенью десятого года, когда Попов находился в Саксонии, на его родине состоялся большой Всероссийский праздник воздухоплавания. Он собрал в столице, на только что отстроенном по соседству с Коломяжский ипподромом Комендантском аэродроме, уже более десяти русских летчиков. Среди них были Ефимов, Уточкин и Лебедев, аэроклубовский авиатор Сегно, чиновник особых поручений при министре финансов Александр Кузминский – сын сенатора и родственник Льва Толстого, военные летчики, обучавшиеся как в Петербурге, так и за границей, а среди них и первый русский военный летчик – ученик Попова поручик Руднев. Праздник-смотр выявил высокое искусство и отвагу русских пилотов, их большой энтузиазм.

Однако он омрачился катастрофой: летая на «Фармане», 24 сентября разбился насмерть морской офицер инженер Лев Макарович Мациевич, незадолго перед тем вернувшийся с учебы из Франции. Гибель его глубоко потрясла русских людей.

К концу того же года первый отряд российских авиаторов пополнился еще несколькими пилотами, получившими свои дипломы во Франции, куда к тому времени, кстати, перебрался и Николай Евграфович. Среди них были спортсмен Сципио дель Кампо, студент Масленников, адвокат Васильев, «волжский богатырь» борец Заикин, техники Костин и Кузнецов...

А вскоре к ним присоединились новые летчики, и не только французской выучки, но и отечественной: студенты Агафонов, Алехнович, Евсюков, Слюсаренко, Раевский в Петербурге, Российский в Москве, Сикорский в Киеве, механики Дановский, Тимофей Ефимов (брат Михаила), Седов-Серов, спортсмены Арцеулов, Зверева, Колчин, Лерхе, Янковский...

«Весь мир с удивлением узнал, как за столь небольшой промежуток времени выросло в России воздухоплавание, – радостно восклицал анонимный автор небольшой книжечки «Русские летуны», выпущенной издательством А. С. Суворина. – Еще месяц перед тем у нас летали только Ефимов и Уточкин, да Попов лежал разбитым в Германии. А осенью сразу выросло множество русских летунов, до тех пор никому не известных, а теперь покрывших себя неувядаемой славой. Никто не подозревал, что за самый короткий срок Россия сумеет создать целый кадр смелых и опытных летунов».

Были учреждены первые авиационные школы – в Севастополе, на берегу реки Качи, и в Гатчине. При этом главным инструктором в первую из них пригласили Михаила Ефимова.

Все интересовало Попова в этом бурном, подталкиваемом самой жизнью процессе, за которым он пристально следил из своего далека. Но не все удовлетворяло его, не все нравилось. Кое-что вызывало резкую критику. Особенно когда он сравнивал то, что происходило в России, с положением дел в других странах, прежде всего во Франции и Германии.