— Я с тобой.

Шум вокруг словно внезапно стих, и Пол с Мальвиной остались только вдвоем, в полнейшем безлюдье, в абсолютной тишине, как в тот день, когда они попрощались чуть ли не навсегда в центре древнего каменного круга в Роллрайте.

— А как же?.. — Пол глазами указал на продюсера, застрявшего в баре, где он увлеченно флиртовал с двумя девушками, то ли сотрудницами журнала, то ли гостьями.

— Переживет. — Взяв Пола за локоть, Мальвина повела его к раздевалке.

Помогая ей надеть пальто, он украдкой погладил ее бесплотные плечи, но стоило ему дотронуться до нее, как Мальвина потянулась к нему, будто подталкиваемая какой-то внешней силой. В этот момент Пол осознал, что их долгая разлука была безумием, глупой ошибкой. И теперь был твердо уверен: сегодня ночью они будут спать вместе.

Единственным, кто видел, как Пол и Мальвина уходили вдвоем с вечеринки, был Дуг Андертон. Он стоял прислонясь к стене, ни с кем не общаясь, но составляя в уме первые фразы статьи для воскресного номера газеты.

Пола он специально не искал, хотя знал, что тот скорее всего в зале. Взгляд Дуга был прикован к действу, разворачивавшемуся в углу у выхода, где молодая пара, прибывшая вслед за Полом в длинном белом лимузине, наслаждалась вниманием стаи журналистов и фотографов. Эти молодые люди, не узнанные Полом, в прошлом году участвовали в самом популярном в Британии реалити-шоу, которое показывали в прайм-тайм. Месяцами они держали публику в напряжении, заставляя гадать, займется ли эта парочка сексом прямо перед камерами. Желтые газеты посвятили этой проблеме несметное число колонок общей длиной в сотни дюймов. Парень с девушкой не могли похвастаться ни талантом, ни смекалкой, ни образованием, даже как личности они выглядели довольно бледно. Но они были молоды, хороши собой, отлично одеты, и они снимались на телевидении — более чем достаточно, чтобы вызвать интерес у публики. Поэтому фотографы и щелкали их бесперебойно, а журналисты пытались вытянуть из них что-нибудь умное или смешное (это было нелегко, ибо остроумием парочка тоже не блистала). Тем временем Дуг заметил справа от себя профессора Джона Копланда, дожидавшегося, пока его жена выйдет из дамской комнаты, — ведущего британского генетика, автора охотно раскупаемых научно-популярных книг и потенциального лауреата Нобелевской премии.

Но никто его не фотографировал и ни о чем не спрашивал. Посторонний человек мог бы принять Копланда за таксиста, приехавшего, чтобы забрать клиента с вечеринки. Дуг наблюдал за всем этим со злорадным удовольствием: происходящее наглядно, ярко иллюстрировало его точку зрения на Британию-2002, которой он собирался поделиться с читателями, — оскорбительная невесомость культурной жизни, гротескный триумф лоска над сутью и прочее… Расхожие истины, да. Но ведь «расхожей» истину делает ее абсолютность, смекнул Дуг.

Выдающийся профессор, терпеливо дожидающийся с двумя пальто, перекинутыми через руку, и модная парочка, купающаяся в лучах сиюминутной славы, — Дуг был загипнотизирован ситуацией не меньше, хотя и несколько иначе, чем таблоидные журналисты, упорно добивавшиеся занимательной фразы от юных знаменитостей. Дуг старался запомнить каждую деталь и потому лишь краем глаза увидел Пола Тракаллея и Мальвину, покидавших ресторан почти в обнимку, в ореоле всепоглощающей близости. А ведь это, вдруг подумал Дуг, тоже по-своему занимательно.

Мунир был из тех людей, которые вечно о чем-то тревожатся. Список тревог, одолевавших его днем и ночью, можно было длить бесконечно: благополучие братьев и сестер; ущербность его пенсионного плана; угроза сокращений на работе; сырое пятно над окном ванной; скрип суставов, когда он поднимался с колен после молитвы; библиотечная книга, которую давно надо сдать, но которую он нигде не может найти, и, конечно, глобальное потепление. На второй неделе декабря 2002 года к этому перечню добавилось еще два пункта, окончательно лишивших Мунира покоя, — неумолимо надвигающаяся война и душевное здоровье Бенжамена.

— Эта страна сошла с ума, — как-то вечером объявил он Бенжамену посреди рекламной паузы, прервавшей новости на Ай-ти-эн. — И ты тоже, если хочешь знать. Почему ты продал все свое оборудование? Ведь оно было твоей радостью и гордостью.

— Потому что мне нужны деньги. Бенжамен отправился на кухню ставить чайник. Мунир последовал за ним.

— Но теперь ты никогда не закончишь книгу.

— Книгу я закончу! — возразил Бенжамен. — Я лишь избавляюсь от музыки. Текст получался чересчур усложненным.

— Но я думал, что в этом и состоит его оригинальность!

Бенжамен замер над чайником, позабыв его включить. Глядя прямо перед собой, он подыскивал верные слова.

— Я выбрал радикальную простоту.

Они вернулись в гостиную. Журнальный столик перед диваном был завален путеводителями по любой части земного шара — от Таиланда до Аляски. Бенжамен планировал путешествие. На свою беду, он никак не мог решить, куда ехать, — глаза разбегались.

— Пойми, — объяснял он, — на деньги, вырученные за ревербератор, я смогу прокатиться по Транссибирской магистрали. Первым классом!

— И что ты станешь делать на Транссибирской магистрали? — фыркнул Мунир.

— Смотреть в окно.

— На что?

— Ну не знаю… На Транссибирь, наверное. Или поеду на Бали. А может, в Южную Америку. На острова Зеленого Мыса. Мир что устрица — открывай и ешь.

— Ел я однажды устриц, — не сдавался Мунир, — а потом меня тошнило. Прости, Бенжамен, но ты пытаешься убежать от себя. А это не дело.

— Не от себя я пытаюсь убежать. Я бегу… вот от этого! — Он обвел рукой комнату со скудной меблировкой, дряхлыми обоями и грязным потолком. — Я бегу от Бирмингема. От скуки. От неудач. Что тут плохого? Пора уже, по-моему.

Мунир сел и включил звук у телевизора.

— Жить надо помаленьку, Бенжамен, вот что я тебе скажу. И не откусывать больше, чем сможешь проглотить.

Они прослушали специальное сообщение об иракском оружии массового поражения, а когда настал черед спортивных новостей, опять приглушили звук. Оба ни в малейшей степени не интересовались футболом.

— Ха! — возмутился Мунир. — Выходит, американцы насобирали документов на двенадцать тысяч страниц и все равно не нашли доказательств существования этого дурацкого оружия. Неужели не ясно, что это самая настоящая имперская затея? Они хотят установить свою власть на Ближнем Востоке, а оружие — лишь шулерский трюк.

Бенжамен согласился, но спросил:

— А что мы можем изменить? Если этих людей избрали, они вольны делать что хотят. У нас руки связаны.

В ответ Мунир разъярился еще сильнее:

— Я слышу это на каждом углу! Пораженчество. Апатия. Послушай меня, это неправильно. Надо сражаться, устраивать демонстрации, направлять запросы в парламент, подписывать петиции.

— А толку?

— Ну в Лонгбридже такая тактика сработала, правда? Ты ведь был на Пушечной горе в тот день? И я был. Разве это нас не вдохновило? Разве мы не изменили ход событий?

— Кто знает, заметило ли правительство ту акцию вообще, — пожал плечами Бенжамен. — Возможно, и без митинга все случилось бы так, как случилось.

Взяв в руки пульт управления, он принялся переключать каналы. Несколько минут они смотрели американский комедийный сериал. Четыре обеспеченные одинокие женщины, проживающие на Манхэттене, регулярно встречаясь за ланчем, обсуждали самые интимные подробности своей сексуальной жизни. Бенжамену сериал нравился. Он никогда не встречал таких женщин живьем и подозревал, что в большой степени они порождены фантазией сценаристов, но он мечтал о таком же образе жизни, какой вели героини фильма, и с благодарностью вуайериста заглядывал в их роскошную, привилегированную среду обитания. К тому же он находил двух исполнительниц главных ролей весьма привлекательными.

Вскоре, однако, Мунир зацокал языком, отреагировав на ругательства и беззастенчиво провокационный диалог. Потом встал и начал мерить шагами комнату, слушать дальше Мунир не мог.