Другая женщина на моем месте, возможно, не стала бы спасаться бегством, но ответила бы обидчику тем же. Но честное слово, открой я окно, думаю, он ударил бы меня. Он был не в себе, абсолютно не соображал, что делает. Никогда прежде я не видела…

Стоп. Хотела написать, что никогда прежде не видела мужчину в таком состоянии, а это неправда. Верно, я лишь на долю секунды задержала взгляд на орущей физиономии водилы, но этого хватило, чтобы встретиться с ним глазами, — да, я видела прежде такую же ненависть в глазах мужчины, один раз в жизни. Случилось это в Италии каких-нибудь полгода назад. Но это совсем другая история, и я приберегу ее до завтра: у меня уже пальцы одеревенели.

Как тихо в доме. Только сейчас заметила. Только сейчас поняла, что скрип моей ручки был единственным звуком, нарушавшим тишину.

Спокойной ночи, Милая Мириам. До свидания.

В моей прежней спальне

Сент-Лоренс-роуд Нортфилд

Воскресенье, 12 декабря 1999 г.

Позднее утро

Итак, моя «большая» сестра, угадай, где сейчас папа и почему весь дом оказался в моем полном распоряжении на целых два часа? Разумеется, ты с ходу догадаешься. Отец в церкви! Полирует свои человеческие качества. И я бы только приветствовала его старания, если бы от них был хоть какой-нибудь толк. Вот уже шестьдесят лет каждую неделю без пропусков папа посещает воскресную службу (о чем он напомнил мне утром за завтраком), и, по-моему, результат нельзя назвать выдающимся. По правде говоря, если это все, чего церковь сумела добиться за шестьдесят лет, пора требовать деньги назад.

Но нет, вмешиваться в папины дела мы не станем — пустая трата времени. К тому же мне осталось высидеть лишь одну трапезу в его компании — кошмарный воскресный обед, — после чего меня здесь уже не будет. Я вздумала себя побаловать и сняла номер в «Хайят-Риженси» на двое суток, в новом и самом шикарном отеле Бирмингема: двадцать с лишним этажей, возведенных вплотную к, Симфоническому залу и комплексу «Бриндли». В пятницу я гуляла в этой части города, с трудом ее узнавая, настолько все тут переменилось по сравнению с семидесятыми. Раньше вокруг каналов тянулись пустыри, куда ни посмотри. Теперь же бары и кафе стена к стене, и каждое заведение блестит, сверкает — глаз не оторвать. И опять я повсюду наблюдала эти таинственные встречи и переговоры.

Но может, тебе лучше меня известно, что здесь творится. Может, ты была тут год или два назад. А то и в пятницу утром пила кофе с друзьями в «Баре номер один». Кто знает?

Хотя я лишь на секунду взглянула на того типа, что орал и плевался на меня вчера только по той причине, что ему просигналили, я все время об этом думаю. Я уже говорила, что его рожа напомнила мне об одном случае, которому я была свидетелем этим летом в Италии. Тогда я впервые видела, чтобы мужчина настолько утратил контроль над собой. На это было страшно смотреть (а я не просто смотрела, но находилась в самой гуще событий), однако последствия в некотором смысле оказались еще хуже: случившееся привело меня прямиком в объятия Стефано. Ну и где я теперь?

Кажется, с тех пор целая жизнь прошла.

Лукка со всех сторон окружена горами, но самые живописные места расположены на северо-западе. Средь лугов, на высоком склоне со сказочным видом на город (один из самых красивых в Италии), реставрировали старую ферму — от основания до крыши, изнутри и снаружи. Реставрацию заказал британский бизнесмен по имени Мюррей, но он лишь оплачивал счета, работами руководила его жена, Лиз. Архитектора же, наблюдавшего застроительством, звали Стефано. Лиз ни слова не говорила по-итальянски, а Стефано по-английски, вот почему на сцене появилась я. Меня пригласили переводчиком — устным и письменным, — и на полгода Лиз Мюррей стала моей начальницей.

Наверное, кто угодно слегка обалдеет, когда спустя два дня после подписания контракта обнаруживаешь, что твой босс — законченная стерва. Сказать, что у Лиз был дурной характер и что она ругалась не закрывая рта, значит ничего не сказать. Это была наглая самодовольная дура из Северного Лондона, которая от души, безоговорочно презирала тех, кто на нее работал, — да и все остальное человечество тоже, насколько я могла судить. Имелся ли у нее заплечами какой-нибудь рабочий стаж, этого я так, и не выяснила; на моих глазах она не проявила таланта ни в чем, разве что в искусстве запугивать людей и помыкать ими. К счастью, моя работа была вся на виду и я хорошо с ней справлялась, профессионально, во всяком случае; и пусть я ни разу не услышала ни единого слова благодарности и мне постоянно указывали на мое место подчиненного, Лиз по крайней мере на меня не кричала. Но Стефано приходилось мириться с беспардонной руганью (которую я должна была переводить), и строителям тоже. В итоге их терпение лопнуло.

Это случилось в среду, если не ошибаюсь, в самом конце августа. На пять вечера назначили совещание на стройплощадке. Стефано, Лиз и я приехали к ферме каждый по отдельности. Прораб Джанни уже ждал нас, взмокший, уставший. Он работал целый день вместе с четырьмя другими парнями. Сроки окончания строительства были продлены на несколько недель, и, наверное, рабочие мечтали об отпуске, ведь вся Италия в ту пору отдыхала. Жара стояла неописуемая. В такую жару нельзя работать. Но в последние дни рабочие прямо-таки из кожи вон вылезли: вырыли огромный бассейн и почти полностью его облицевали. Только плиточные работы заняли три дня, а каждая плитка нежных голубых оттенков была размером в пять сантиметров. Выглядел бассейн изумительно. Но — не все так думали.

— Что это? — рявкнула Лиз, тыча пальцем в плитку.

Я перевела, и Джанни ответил:

— Плитка, которую вы просили.

— Слишком крупная, — заявила Лиз.

— Нет, вы просили пять сантиметров.

Слово взял Стефано, листая увесистую стопку бумаг, документацию стройки:

— Все верно. Мы делали заказ около месяца назад.

— Но с тех пор я передумала, — набросилась Лиз на Джанни. — Мы же это обсуждали.

— Да, обсуждали, — ответил он. — Но так, ничего и не решили. Поэтому мы продолжили работать с этой.

— Я-то решила, — кипятилась Лиз. — И попросила взять плитку поменьше. Три сантиметра.

Пока они препирались, до Джанни начало постепенно доходить, чего она от него требует. Лиз хотела, чтобы рабочие отодрали всю плитку, заказали тысячи новых поменьше и сделали работу заново. Мало того, она хотела, чтобы Джанни оплатил последующие издержки. Лиз твердо стояла на своем: она отдавала устное распоряжение использовать более мелкую плитку.

— Нет! — воскликнул Джанни. — Нет! Это невозможно! Вы меня разорите.

Я перевела для Лиз, и она ответила:

— А мне плевать. Сам виноват. Надо было слушать, что тебе говорят.

— Но вы не сказали точно…

— Кончай спорить со мной, — оборвала его Лиз, — идиот хренов. Я помню, что говорю.

Я перевела, опустив «хренов». Тем не менее Джанни рассвирепел.

— Я не идиот. Это вы дура. Не можете сообразить, что вам нужно.

— Да как, ты смеешь! Ты бездельник, и ничего не понимаешь в строительстве, а теперь хочешь свалить все на меня!

— Я не могу на это пойти. Мой бизнес рухнет, а у меня семья. Будьте благоразумны.

— Да кому какое дело? Кого волнует твоя долбаная семья!

— Глупая женщина! Дypa! Вы сказали — пять сантиметров. Тут записано.

— Мы все изменили, кретин. Мы это обсуждали, и я сказала три сантиметра, а ты согласился.

— Но вы не исправили цифру в документах-

— Это потому, что по простоте душевной я думала, ты и так, запомнишь, ты, жирный гребаный придурок. Я думала, что тебе будет легко запомнить про «три сантиметра», ведь твой причиндал той же длины.