— По-моему, я здесь раньше бывала, — сказала Мальвина. — Нет, точно бывала. Может, пойдем посмотрим?

Пол не горел желанием идти туда, где толчется по меньшей мере два десятка людей, фотографируя щербатые, изъеденные лишайником, бесформенные валуны.

— Прости, — ответил он, — это слишком рискованно. Давай отправимся куда-нибудь в другое место.

— Ну пожалуйста! Глянем одним глазком.

— Мы оставим машину здесь. И вернемся позже, когда толпа схлынет.

С шоссе они свернули на тропу, отлого спускавшуюся под гору, и вскоре им предстала деревня Литтл-Роллрайт, укромно гнездившаяся меж склонов холмистого пастбища. Осанистая церковная башня залихватски сверкала на полуденном солнце. Вокруг царили тишина и мертвый покой. Ни дорожного шума, ни туристов. Мир принадлежал только Полу и Мальвине.

У входа в церковь стояла скамья лицом к деревеньке. Побродив под церковными сводами без особой пользы (разве что остыв после пешей прогулки) и осмотрев надгробия — почти все старые, со стершимися надписями, — они уселись на скамье, готовясь к разговору, который долее некуда было откладывать.

— Похоже, — произнесла Мальвина, которая заранее знала: начинать этот разговор придется ей, — в последнее время между нами кое-что изменилось. Расклад изменился. Когда мы только познакомились, у меня было впечатление — конечно, я могу ошибаться, — что тебе хотелось всего-навсего переспать со мной. И это давало мне чувство превосходства; думаю, эта власть над тобой мне нравилась, она меня забавляла. Но потом все стало иначе… когда же это случилось?.. да, в марте. В тот день или, точнее, в тот вечер, когда я осталась у тебя ночевать. Помнится… прежде чем улечься спать, после ужина я просто сидела рядом с тобой на диване, перед камином. Мы не смели дотронуться друг до друга, и, как ни странно, мне казалось, что от этого мы только становимся еще ближе… Во всяком случае, именно тогда я поняла, куда нас занесло — на край пропасти. И попали мы туда, сами не зная как. А потом… За то, что случилось потом, нам, очевидно, надо благодарить Дуга. Он рассказал тебе о моих переживаниях. И ты пришел ко мне вечером накануне отъезда в Данию. И… честно говоря, я была удивлена. Даже потрясена. Ты тогда позволил себе раскрыться. И наговорил такого.

— Все, что я говорил, правда, — перебил Пол. — Чистая правда.

— Знаю, — ответила Мальвина. — Я ни на секунду в этом не усомнилась. И все же я не собираюсь ловить тебя на слове. — Она взглянула на него: — Ты ведь это понимаешь?

Пол промолчал. Свет резал ему глаза, и он чувствовал, что рубашка липнет к потному телу. К концу дня он обгорит, если не поостережется. Как он объяснит Сьюзан, откуда у него взялись солнечные ожоги?

— Дня два я была на седьмом небе, — продолжала Мальвина. — Пока та заметочка в газете не спустила меня на землю. И теперь все это уже не кажется таким распрекрасным. Последние дни были просто ужасны. Моя жизнь начала разваливаться, и я ничего с этим не могу поделать. Чувствую себя абсолютно беспомощной. С тобой такое бывало? Вряд ли.

Пол накрыл ладонью ее руку и постарался успокоить Мальвину:

— Верно, нам сейчас трудно. Но это скоро закончится…

— То есть? — вдруг рассердилась Мальвина. — Откуда ты знаешь? Почему закончится?

— Потому что через некоторое время пресса потеряет к нам интерес.

— Черт с ней, с прессой. А ты сам? Что ты собираешься делать? Как ты поступишь со мной? Вот в чем вопрос. А вовсе не в долбаных газетах.

Пол угрюмо молчал. Он не только не знал, что сказать, — он не знал, что и думать. Внезапно он оказался без руля и ветрил, понятия не имея, что в его положении полагается говорить и чувствовать.

— Я не могу быть твоей любовницей, — сказала Мальвина, отчаявшись дождаться ответа. — Я с этим не справлюсь. Во-первых, не хочу причинять боль Сьюзан и твоей дочери. И я не могу все время сидеть как на иголках, не зная, можно ли тебе позвонить, не зная, когда мы снова увидимся. Тебя это, похоже, не волнует. Наоборот, у тебя прямо-таки цветущий вид. Но… неужели ты хочешь всю оставшуюся жизнь встречаться со мной у деревенских церквей, оглядываясь каждые пять минут, не крадется ли сзади фотограф, и проверяя по мобильнику, не потребовался ли ты зачем-то жене. — Ее голос звенел от злости. — Ты этого хочешь?

— Нет, я же говорил тебе… писал по почте, что это лишь на время, пока все не утихнет, пока все… не уладится.

— Но само собой ничего не уладится, Пол. Ты должен это уладить. — Помолчав, Мальвина добавила совсем другим тоном, тихим и печальным: — Знаю, я требую слишком многого. Хотя, если разобраться, это не я, но ты сам требуешь от себя бог знает чего. А я могу только сказать: мы дошли до черты, когда нужно сделать выбор.

— Межу чем и чем?

— Между «дружить» и «любить не таясь». Разумеется, это он и ожидал услышать. Но бескомпромиссность фразы подкосила его.

— А, — только и сумел ответить Пол.

Но постепенно он сообразил, что выбор, в конце концов, не столь уж жесток. «Дружить», говорите? Но они уже дружат. Верно, необычайно интенсивно и пылко, но это-то и замечательно — ничего подобного Пол прежде не испытывал. Да, они не спят друг с другом, — что ж, они могут поздравить себя с завидной выдержкой. По сути, они с Мальвиной творят радикальный эксперимент: создают вслепую новую разновидность дружбы, которая (как он начал смутно прозревать) — в контексте крепкого брака и ровных отношений с женой — вполне удовлетворяет его эмоциональные нужды. И пока он не видит ни малейшей необходимости раскачивать лодку. Ему достаточно того, что есть. И очень возможно, что их дружба, эволюционируя, приобретет дополнительное сексуальное измерение, когда, спустя какое-то время, они почувствуют, что готовы к такому шагу… Все может быть. Все, что угодно, — пока они продолжают видеться и не торопят события.

— Значит, — сказал Пол, — нам придется остаться друзьями. Если ничего иного мы не можем себе позволить, что ж… да будет так.

Произнесенные вслух, эти слова прозвучали не столь торжественно, как он надеялся. И на Мальвину предполагаемого впечатления не произвели. Пол ощутил, как вокруг нее сгущается силовое поле, защитная энергетическая стена. Мальвина напряглась всем телом, и, хотя не двинулась с места, они словно физически отдалились друг от друга.

Полу показалось, что минула вечность, прежде чем Мальвина спросила осипшим голосом:

— Зачем же ты говорил все это? Вечером, перед отлетом в Скаген? Зачем?

— Я… не мог иначе, — растерялся Пол. — Я говорил о том, что чувствовал тогда. Честно. Я не мог держать это в себе.

— Понятно.

Мальвина встала и медленно пересекла церковный двор. Остановилась на краю спиной к Полу, глядя на поля, что поджаривались и дымились на солнце. На ней было голубое платье без рукавов, и в который раз Пола поразила ее тонкость, удивительная невесомость костей, грозящих в любой момент надломиться. Ему вдруг захотелось по-отцовски заботиться о ней, как он заботится об Антонии. И тут же он вспомнил глупую фантазию, которой предавался в машине по дороге сюда: как он заведет Мальвину в какой-нибудь безлюдный церковный двор вроде этого и с упоением займется с ней любовью меж надгробий. Не похоже, чтобы этой фантазии суждено было стать явью. Не подойти ли к ней, размышлял Пол, обнять, сказать что-нибудь. Но она, высморкавшись, уже возвращалась обратно. Опускаясь на скамью рядом с Полом, она все еще хлюпала носом. Солнце зашло за высокий тис, и на скамью упала прохладная тень.

Наконец, собравшись с силами, Мальвина заговорила:

— Ладно. Пусть будет дружба. Но ты должен кое-что знать.

— Что?

Сглотнув, Мальвина объявила:

— Мы не можем больше встречаться.

— С чего вдруг?

— А с того, что мы не можем быть друзьями — нормальными, добрыми друзьями, — пока наши чувства не заглохнут. Пока не избавимся от всего этого.

У Пола сдавило желудок. Он почувствовал, как его охватывает паника.

— Но… Сколько времени, по-твоему, это займет?