Во время этой беседы Филип шел в двух шагах позади, но, поравнявшись с друзьями, внес свою мемуарную лепту:

— Я помню этого малого. У него был такой… ангельский вид, но стихи он писал совершенно похабные, если вдуматься.

— Чего никто из нас тогда не сделал.

— Кроме Гардинга, — вставил Фил. — Неужто забыли, как он поднял руку на уроке Флетчера и спросил, правда ли, что Рипер гей.

— Спросил, да только не в таких пристойных выражениях, — ухмыльнулся Дуг и с притворной мечтательностью добавил: — О, Гардинг, Гардинг! Где ты теперь? Мы по тебя так скучаем.

— Да где угодно, — сказал Бенжамен. — Никто не слыхал, чтобы он уезжал из Бирмингема. Может, он сейчас здесь, в толпе.

— Шон? — Фил покачал головой. — Нет, это не в его стиле. Он не пойдет проявлять солидарность с рабочими, да и ни с кем другим. Анархия всегда была ему больше по вкусу.

— Ну и ладно, — тряхнул головой Дуг. — Встреть мы его сейчас, то-то обломались бы. Я уже говорил, что скорее всего он стал каким-нибудь нормировщиком на стройке. И превратился в еще большую зануду, чем любой из нас.

— Вы о чем? — полюбопытствовала Мальвина, возвращаясь к ним с обочины шоссе.

— Об одном старом знакомом. — ответил Дуг. — Три пердуна среднего возраста вспоминают школьные дни. То бишь те времена, когда ты еще не родилась. — И добавил, подумав: — А когда ты, собственно, родилась?

— В тысяча девятьсот восьмидесятом.

— Господи. — Они глазели на нее с неподдельным изумлением. — Так ты тэтчеровское дитя?[9]

— Ладно, не печалься, что пропустила 70-е, — утешил ее Фил. — Чувствую, мы вот-вот сядем в машину времени и унесемся в прошлое.

Предупреждение Блэру от 100 000-го митинга в защиту «Ровера»

Дуг Андертон

Скандирование не прекращалось, люди повторяли нараспев, словно пребывали в трансе: «Блэра клеймит всяк! Тони Блэр — слабак!»

Услышал ли их премьер-министр, это другой вопрос. Но вчера жители Бирмингема не оставили правительству никаких сомнений насчет того, каковы их чувства и мысли. С 70-х годов, со времен конфронтации горняков и миссис Тэтчер, город не видел такой огромной демонстрации, такого мощного выражения массового протеста.

Решение «БМВ» бросить «Ровер» на произвол судьбы побудило город к активным действиям. Разгневанные, но позитивно настроенные демонстранты — рабочие «Ровера», профсоюзные лидеры и десятки тысяч простых граждан — прошли вчера маршем по улицам Бирмингема, закончив шествие в парке «Пушечная гора». Там, на митинге, прозвучали гневные речи, предваренные коротким выступлением местной группы UB40.

По возрастным параметрам, а также в отношении классовой и этнической принадлежности митинг отразил разнообразие городского населения во всем объеме. 84-летний Джо Давенпорт нес плакат, предлагавший новую расшифровку сокращения «БМВ»: «Бросили Мидлендс, выжиги!» У ног взрослых крутились маленькие дети, пускавшие воздушные шарики и запасавшиеся конфетами в ближайших ларьках. Никаких прискорбных инцидентов не отмечено, вмешательства полиции не потребовалось.

Во время произнесения речей представители крайне левых группировок пытались перебивать Ричарда Бэрдена, депутата от Нортфилда, которому пришлось в одиночку противостоять возмущению людей, выражавших свое недовольство инертностью, мягко выражаясь, и недостатком предвидения со стороны правительства. (Парламентский коллега Бэрдена, Пол Тракаллей, на митинге блистательно отсутствовал.) Речи других ораторов вызвали у митингующих единодушный отклик. Самое шумное одобрение заслужил Альберт Бор, председатель Городского совета Бирмингема, назвавший продажу Лонгбриджа «изнасилованием „Ровера“». Тони Вудли из профсоюза транспортных рабочих также не стал ходить вокруг да около, заявив, что «БМВ» поступил «нечестно и бесчестно», и напомнил, что правительство несет ответственность перед «Ровером», перед Британией и британской промышленностью в целом.

Вероятно, самым ярким событием стала речь доктора Карла Чинна, известного радиоведущего и самостийного «гражданского историка», который оказался пылким оратором, щедро приправлявшим свое выступление экскурсами в славную историю и традиции рабочего и профсоюзного движения. Нынешний премьер-министр, услышь он нечто подобное от человека своего круга, поперхнулся бы своим любимым шардоне.

Отсылки к легендарному чартистскому прошлому не пропали даром, люди расходились по домам еще в более решительном настроении, чем пришли на митинг, они рвались в бой. Какие формы примет этот бой и кто станет его участниками, зависит теперь — как и все прочее, очевидно, — от исхода тайных переговоров, которые, несомненно, ведутся ныне за закрытыми дверями Миллбэнка.

Речь Карла Чинна заканчивалась словами: «Мы выносим предупреждение — и если к нам не прислушаются, мы запрудим улицы Лондона и возьмем штурмом ворота Вестминстера». Когда одобрительные крики улеглись, на трибуну снова вышел Том Вудли. «Сегодня мы дали „БМВ“ ясно понять — по-тихому от нас не избавиться». Он повторил эту фразу, и крики стали еще громче, а аплодисменты дружнее. В этот момент Филип почувствовал, что его трогают за плечо.

Обернувшись, он увидел своего сына и бывшую жену, оба улыбались.

— Привет, Клэр.

Филип крепко ее обнял, потом хлопнул Патрика по спине. Клэр и Кэрол повели себя благоразумно: коротко, вежливо обнялись.

И тут Клэр заметила, что на нее смотрит Дуг. За пятнадцать лет они встретились впервые. Он взял ее за обе руки, и в его глазах она увидела прежние голод и любопытство, памятные ей с давних пор, — с тех пор, когда они каждый день возвращались из школы домой на автобусе № 62. Ей стало не по себе, а припомнив декабрьский концерт Бенжамена, она смутилась еще сильнее: тогда она поняла, что некоторые чувства не увядают, и неважно, сколько лет прошло, и неважно, сколько друзей, супругов и любовников появилось и сгинуло за эти годы. «Точно, — провидчески думала она, — Дуг всегда будет испытывать те же чувства ко мне, я — те же чувства к Бенжамену, а Бенжамен — к Сисили. Двадцать лет минуло, но по сути ничего не изменилось. И ничего не изменится».

Своими соображениями Клэр делиться не стала. Просто улыбнулась, когда Дуг отвесил ей комплимент:

— Выглядишь потрясающе.

— Ты тоже ничего. Я слыхала, ты влился в ряды аристократии. Общение с правящим классом тебе определенно к лицу.

Достойный ответ Дуг придумать не успел: его отвлек мужчина, стоявший за спиной Клэр, который явно хотел с ним поговорить. Это был высокий, немного робкий с виду человек лет семидесяти, в синей куртке, с седыми редеющими волосами. Он опирался на руку жены — дамы куда более крепкой, здоровой и властной. Их лица были Дугу знакомы, но имен он припомнить не мог. Клэр, заметив его растерянность, пришла на помощь:

— Ой, простите… вы ведь встречались раньше? Это мистер и миссис Тракаллей, мама и папа Бенжамена. Мы случайно набрели друг на друга у крикетной площадки.

— Здравствуй, Дуг. — Колин Тракаллей пожал ему руку, но не отпустил, а продолжал держать в своей, словно по забывчивости. — Ты молодец, многого добился в жизни. Мы с Шейлой очень за тебя рады. Любопытно только, как бы твой папаша к этому отнесся?

— Он был бы счастлив видеть вас здесь, это уж точно, — с искренним радушием ответил Дуг.

— Да, бывали между нами разногласия. А у кого их тогда не было! Но ведь это большой хороший завод, вот в чем самое главное. И никому не нужно, чтобы его снесли на металлолом.

— Вы все еще там работаете, Колин?

— Нет, вышел на пенсию четыре года назад. Когда возраст подошел, и ни минутой раньше, хочу заметить. Мы очень расстроились, когда услыхали о твоем отце, Дуг. Очень. Ему так и не удалось насладиться пенсией.

— Ну, все случилось очень быстро. Вряд ли он понимал, что происходит. Не самый плохой способ уйти.

— Как Айрин? Справляется?