Вернувшись во Флоренцию 13 июля 1842 года, Александр, узнавший во время своей поездки о том, что сети двух бедных рыбаков с острова Эльба были порваны судами французского флота, маневрировавшего в тех краях, решил отправить королеве Марии-Амелии, матери Фердинанда, ходатайство о том, чтобы благодаря ее милосердной помощи им по крайней мере возместили понесенный ущерб. Должно быть, Наполеон Жозеф, обладавший добрым сердцем, поддержал намерение друга.

Восемнадцатого июля юный принц пригласил Александра на обед к своему отцу, экс-королю Жерому, и Дюма оценил оказанную ему честь словно еще одну награду. В назначенный час Наполеон Жозеф встретил старшего друга на ступенях дворцовой лестницы. Лицо принца было печальным, он только что получил из Франции страшную весть: Фердинанд Орлеанский умер 13 июля, иными словами – в тот самый день, когда Александр писал к Марии-Амелии, прося ее о благосклонном вмешательстве в участь двух рыбаков. Несчастье случилось так: герцог возвращался из Пломбьера, где его жена лечилась водами; когда он проехал Нейи, у ворот Майо, лошади, впряженные в его коляску, внезапно понесли, коляску сильно тряхнуло, и герцог вылетел из нее. Несколько часов спустя Фердинанд, у которого был сломан позвоночник, скончался, не приходя в сознание. Сломленному горем Александру показалось в ту минуту, когда он об этом узнал, будто и его собственная жизнь подошла к концу. «Смерть – сочетание букв неизменно чудовищное, но насколько же еще более чудовищным становится оно в некоторых случаях! – напишет он. – Умереть в тридцать один год, умереть таким молодым, таким красивым, таким благородным, таким великим, с таким будущим! Умереть, когда зовешься герцогом Орлеанским, будучи наследным принцем, которому предстоит стать королем Франции!»

Александр ушел в дальний угол сада. Хозяева дома, сами бесконечно удрученные, сочувственно отнеслись к его скорби. Когда экс-король Жером попытался его утешить, Александр простонал: «Монсеньор, позвольте мне оплакать Бурбона в объятиях Бонапарта!», затем попросил разрешения удалиться. «Мне необходимо было побыть наедине с собой. Мои воспоминания – это было все, что осталось мне от принца, который так меня любил…»

Заупокойную мессу по Фердинанду должны были отслужить третьего августа в соборе Парижской Богоматери, похороны назначили на следующий за этим день в Дре. Александр мгновенно принял решение. Если он будет гнать во весь опор, может поспеть вовремя! Оставив Иду во Флоренции, он отправился в Геную, а там сел на пароход, идущий в Марсель, откуда намеревался без остановок двигаться к Парижу. В дороге Александр встретил друга, Адольфа Эннери, который, видя, что Дюма погружен в мрачные мысли, предложил ему, воспользовавшись этой поездкой, вдвоем на скорую руку сочинить пьесу, лучше всего – комедию. Александр нехотя согласился на это развлечение. «Между Генуей и Шамбери, – расскажет он после, – пьеса была написана». Он и сам удивлялся тому, что смог сделать: да что же такое должно произойти, чтобы он отказался от литературного труда? Не является ли страсть к сочинительству скрытой болезнью, пороком, ведущим к закабалению, к рабству?

Неважно, что эта невысоких достоинств пьеса, получившая название «Галифакс», была создана под грохот колес и стук лошадиных копыт. Ее поставят годом позже в Варьете, никакого успеха она иметь не будет, но она по крайней мере дала Александру возможность на несколько часов отвлечься от своего беспросветного горя.

Утром 3 августа он уже был в Париже. Секретарь герцога Орлеанского, Асселин, рассказал Дюма, что тело покойного было отдано под скальпель доктора Паскье, которому поручили сделать вскрытие, – тому самому доктору Паскье, который несколькими годами раньше разделывал фазана во время пикника в Компьене, что повлекло за собой печальное предсказание собственной кончины, сделанное его королевским высочеством.

Александр вспомнил эту сцену, и сердце его мучительно сжалось. Ему удалось унести с собой реликвию, которую он будет благоговейно хранить: запятнанное кровью полотенце, которым обернули после несчастного случая голову герцога. Позже он напишет в «Вилле Пальмиери»: «В голосе герцога Орлеанского было гипнотическое, завораживающее очарование. Я больше никогда не встречал, даже у самых обольстительных женщин, ничего подобного этому взгляду, этому голосу. […] Когда у меня было горе, я шел к нему; когда у меня случалась радость, я шел к нему; он делил со мной пополам и радость, и горе».

Церемония в соборе Парижской Богоматери была нестерпимо долгой и давяще торжественной. Дюма, затерянный в толпе, даже не смог по окончании мессы приблизиться к катафалку. Сев в карету с тремя школьными друзьями принца: Фердинандом Леруа, Гильемом и Боше, – он поехал в Дре. Прибыв туда к вечеру и поняв, что сильно утомлен «девятью ночами без сна», едва найдя себе ночлег, он рухнул на постель и крепко уснул. На рассвете его разбудила дробь барабанов Национальной гвардии, возвещавшая о начале погребения. Вскочив, Дюма оделся и выбежал на улицу. Похороны уже начались. Впереди тела, заключенного в гроб, несли урну – в ней покоилось сердце герцога Орлеанского. Огромная безмолвная толпа медленно брела за гробом. Александр боялся, что его не впустят в маленькую семейную часовню, но ему все же удалось туда пробраться и издали увидеть короля Луи-Филиппа, кусавшего платок, чтобы заглушить рыдания. Отзвучала молитва об усопших, гроб начали опускать в склеп. И в этот миг Дюма замер, ошеломленный странным совпадением. Ровно четыре года тому назад, день в день, тоже четвертого августа, он хоронил мать в Вилле-Котре. Но он не посмел сказать об этом его величеству, когда подошел к нему с соболезнованиями. Убитый горем Луи-Филипп даже не смог найти в этот момент ни единого слова благодарности для друга своего сына, который проехал в почтовой карете пятьсот лье, чтобы склониться перед останками того, чью кончину оплакивала вся Франция.

Когда все закончилось, у Александра не оставалось ни малейшего желания продолжать свое пребывание в Париже. Как бы он ни был опечален, ему надо было возвращаться в Италию, снова выслушивать от жены последние сплетни, снова склоняться над чистыми белыми страницами…

Когда Дюма пересекал границу, ему казалось, что за спиной у него осталась груда развалин. Но кого же, в самом деле, он потерял во время этого трагического происшествия: лучшего своего друга или себя самого?

Наилучшим способом справиться с неотступным горем и на этот раз оказалась работа – без отдыха, даже без передышек. Вернувшись во Флоренцию, Александр принялся заглушать тоску сочинительством. Установившийся в Париже метод соавторства продолжался теперь по переписке. За помощью он обратился к старому другу Адольфу де Левену и неутомимому Брюнсвику: вместе с ними написал «Свадьбу с барабаном», пьесу, которая, по его собственному мнению, гроша ломаного не стоила.

Затем, опять-таки в соавторстве с Левеном и Брюнсвиком, начал новую комедию – «Барышни из Сен-Сира». Сюжет ее был крайне незатейливым: юную воспитанницу пансиона Сен-Сир похищает некий дворянин, однако король требует, чтобы соблазнитель женился на своей пассии. Этого оказывается вполне достаточно, чтобы он проникся к ней отвращением. В последнем акте все улаживается, любовь торжествует.

Одновременно с этим забавным пустячком Дюма совместно с Огюстом Маке взялся за исторический роман «Сильвандир», действие которого происходит в конце царствования Людовика XIV. Затем, сменив тон и весело ограбив чрезвычайно серьезное исследование врача-гигиениста Парана-Дюшатле, посвященное парижской проституции, написал очерк «Проститутки, лоретки, куртизанки» – блестящее описание мало к тому времени исследованной породы торговок любовью. В еще одном романе, «Жорж», он коснулся щекотливой расовой проблемы. Канву этой истории, фоном для которой был выбран остров Маврикий, а героями – мулаты, подарил ему за десять лет до того Мальфий, написавший первую сотню страниц и после этого признавший свою неспособность двинуться дальше. «Именно вам, мулату, следует заново писать этого нового „Антони“, – сказал он Александру. – У меня ничего не получится». Мальфий готов был продать рукопись в том виде, в каком она была к этому времени, за пятьсот франков. Александр не поскупился, больше того, он заплатил вдвое больше запрошенного. И решил, что у него, должно быть, легкая рука. Полностью переписанный им «Жорж» вышел из печати в апреле 1843 года. И опять разочарование: ни читателей, ни критиков не заинтересовало противостояние белых, мулатов и негров под знойным небом островов в Индийском океане.